- А ты знаешь здешний лес, Сайрил? спросил Уолт.
- Нет. У моих родителей здесь живут друзья, и я тут проезжал, но никогда не бродил пешком, как сегодня, и в музее не был.
- Лес большой. Я могу на дерево залезть. А животных больше нет.
Марк вернулся с официантом, который тащил четыре яблочных тартинки и два пакета молока. Сам он нес два кофе. Они обогнули семейство американцев - папа лысый, у мамы волосы голубые, а две дочери постоянно поправляют длинные прически.
Семейство занимало столик по другую сторону посыпанной гравием дорожки и поминутно озиралось.
Уолт и Сэм повернулись друг к другу, обнялись и поцеловались.
- Это игра, сказал Марк Сайрилу. Чтоб американцы понервничали. Присоединяйся, если хочешь. Я к этому привык.
Сайрил организовал подобие улыбки.
- Доедайте, пока официант нас отсюда не попросил.
- Ты думаешь? спросил Уолт, вставая, наклоняясь и целуя Марка в уголок рта. Мы даже еще не приласкали краники друг у друга.
- Сайрил, сказал Марк, обхватывая его рукой и склоняясь к самому уху, мы не сможем сделать вид, что не знаем этих сорванцов, и наше цивилизованное безразличие будет частью спектакля, ладно? Если один из них тебя поцелует, ответь ему тем же. Они дразнят американцев, а не нас.
Сайрил скользнул рукой Марку по плечам - невесомо, но, тем не менее, скользнул.
- Сайрил учится, радостно заметил Сэм.
КРЖИЖАНОВСКИЙ
- Гигантской четырехлапой Эйфелевой башне, читала Пенни, поднявшей свою стальную голову над людскими гомонами Парижа, надоело, понимаете, надоело терпеть и слушать сутолочную, спутавшуюся улицами, ссыпанную из лязгов, огней и криков жизнь. Сами же бестолочные существа, копошащиеся у подножия башни, вселили под ее прорвавшее облака острое темя вибрации и эфирные сигналы планеты.
А если кто-то по имени Уолтер думает, что я не видела, как он стянул с себя штаны от пижамы и засунул их под валик перед тем, как залезть в постель, у того вместо мозгов каша.
- Интерпол не должен брать на работу никого, кроме мам. Всех жуликов тогда будут ловить за считанные минуты.
- Пространство, раз завибрировав в иглистом мозгу, потекло по стальным мускульным сплетениям вниз, заземлилось, и башня, оторвав свои железные ступни от фундамента, качнулась и пошла.
- Кто это написал? спросил Сэм. Штаны от пижамы на мне, хотя в них чья-то рука.
- Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Это было, ну, скажем, перед утром, когда люди спят под своими кровлями, а площадь Инвалидов, Марсово поле, близлежащие улицы и набережная безлюдны. Трехсотметровая громада, с трудом разминая отекшие стальные лапы, грохочет по чугунному выгибу моста, огибает унылые камни Трокадеро и по улице Иена - к Булонскому лесу.
- Кинг-Конг! сказал Уолт. Годзилла.
- Но это же было написано, сейчас посмотрим, в 1927 году. Тут, в узкой канаве из домов, башне тесно и неудобно, раз или два она задела о спящие стены, дома кракнули и рассыпались кирпичиками, будя ближайшие кварталы. Башня, не столько испуганная, сколько оконфуженная своей неловкостью, поворачивает в соседнюю улицу. Но тут, в узком спае домов, ей никак. Тем временем чутко спящий Париж пробуждается: ночной туман исполосовало огнями прожекторов, слышатся тревожные гудки, а сверху в воздухе уже гудят моторы. Тогда башня, подняв свои плоские слоновьи пятки, вспрыгивает на крыши домов; ребра кровель хрустят под тяжким бегом Эйфелева чудища; множа катастрофы, через минуту оно уже достигло опушки Булонского леса и, расчищая ударами стали широкую просеку, продолжает исход.
- Ха Ха! произнес Уолт, ухваченный за нос Сэмом.
- Тем временем начинает светать. Трехмиллионный Париж, разбуженный паникой, забил все вокзалы, весть о взбесившейся башне колотится о типографские станки, скользит по проводам и прыгает из ушей в уши. Солнце, показавшись над горизонтом, дает возможность парижанам, повернув голову под привычным углом к привычному месту, где всегда привычно высилась оконечина башни, увидеть непривычно пустой воздух - и только. Вначале это еще усугубляет волнение. То той, то этой паре глаз мнится гигантский остов, то приближающийся вброд по выгибам Сены, то грозящий спрыгнуть на город с Монмартра, - но вскоре и утренний туман, и лживые сенсации рассеиваются, и миллионы сангвиников, отреагировав на катастрофу, стуча кулаками о манишки, роясь глазами в газетных листах, возмущаются, требуют реванша и преследования беглянки. Американцы из отелей на площади Монсо уже щелкают "Кодаками", фотографируя вдавленные в трупы и обломки, следы стального гиганта, а поэт из Сен-Селестен, добравшись пешком (все же десять су экономии) до развороченного пустого подножья, задумчиво покусывает карандаш...
- Ушам своим не верю, сказал Сэм.
- ...соображая, что лучше подойдет к ситуации: александрийский стих или зигзаги верлибра. А башня, мерно качаясь и гудя в ветрах, отливая блеском металлических лат, - вперед и вперед; но мягкая розрыхль земли замедляет шаги. Притом у беглянки ясное откуда, но смутное куда: случай ведет ее к северо-западу, до упора в море. Стальная громадина поворачивает назад, что это? - она уже в полукольце из пушечных жерл. Бризантные снаряды пробуют преградить ей путь; гудящая под их ударами сталь прорывает первое кольцо и, расшвыряв пушки, устремляется на север: навстречу грозные крепостные валы Антверпена. Грохочут батареи: сталью о сталь. Растревоженная ударами, качаясь искромсанными спаями, башня кричит им железным голосом и, сломав путь, поворачивает на юго-восток.
Она, как дикий зверь, загоняемый бичами в клетку, готова вернуться и снова врыться ногами в отведенный ей людьми квадрат. Но в это время с далекого востока она слышит, понимаете ли, еле внятный эфирный зов: "Сюда, сюда!.."
- Чётко, сказал Уолт. Радиостанция в самой макушке.
- Нам с вами, Читатель, конечно, ясно, откуда и кто зовет заблудившуюся.
- Правда, что ли ясно? переспросил Сэм.
- Это русская сказка, ответила Пенни. Теперь у нее есть маршрут: по прямой на восток. Восставшая - к восставшим. Провода испуганно гудят из столиц в столицы:
"Взбесившаяся бестия большевизирована" - "Остановить" - "Позор" - "Не щадя сил" - "Объединиться". Путь уходящей башне вновь преграждают рядами жерл: и снова под ударами сталью о сталь четырехлапый колосс поет лязгающим металлическим голосом дикий и грозный гимн; израненный и исклеванный снарядами, раскачивая иглистым теменем, он идет и идет навстречу близящемуся сюда; ему уже грезятся красные маки знамен над огромным - стебли к стеблям - человечьим лугом, чудится гулкая площадь в охвате из древних иззубленных стен - там станет он железными пятками в землю и... и расшвыренные армии пятятся, освобождая путь.
