7

Недавно скандал в Аллочкином доме закончился иначе. Вечером, когда папа читал газету, мама и бабушка сидели на диване, о чем-то беседуя, а я в своем углу играл в «эмиграцию», в комнату вбежала Аллочка.

– Баба Хана! Папа маму бьет!

…Тетя Валя – добрая, в очках, с востреньким носом, почти всегда улыбается. Правда, улыбкой какой-то жалкой. Она продает билеты в киоске. Возвращаясь с работы, порой угощает меня конфетами. Не понимаю, за что ее бьет дядя Вася.

Около их дома толпились соседи.

– Сколько это может продолжаться?! Неужели нет на него управы?!

На крыльцо вышел дядя Вася, лохматый, насупленный, руки в крови.

– Тюрьма по тебе плачет! – закричали женщины.

– Ты что, ирод, творишь! – громче всех разорялась баба Маруся. – Ты за что ее бьешь?! Не бьешь? А руки?! Погляди на свои руки!

Дядя Вася вытер о штаны окровавленные руки.

– Курицу резал…

Он угрюмо оглядел соседей. Сейчас как кинется на всех… Вдруг раздался бас:

– Ну-ка, тарищи, посторонись, – раздвигая собравшихся, вперед продвигался милиционер. – Значит, опять за свое. Ох, Вася, выпросишь ты у меня пятнадцать суток.

Несправедливо – стоило начаться самому интересному, как меня увели домой. Зато теперь я не один – у нас дома Аллочка.

Иметь бы младшую сестричку! Мы бы вместе с ней пускали кораблики, прыгали на бабушкином диване, она бы съедала и мою порцию бульона. Но сколько ни прошу родителей подарить мне младшую сестричку – отказываются. Каждый раз – что за люди? – у них миллион причин в оправдание: то, говорят, капуста, в которой находят детей, не уродилась, то аист не прилетел, то мама должна готовиться к операции. Впрочем, на капусту и на аиста с недавних пор я не шибко надеюсь. Вон, у тети Любы сначала надулся большой живот, а потом появилась коляска с ребенком. Значит, с капустой все в порядке. Подозреваю, всему виной мамина операция.

Детей вынимают из живота, развязав женщине пуп. Это я знаю точно. Свой пуп я берегу как зеницу ока. А родители темнят. Они не догадываются, что недавно я обнаружил на полке одну серьезную книгу. Книга мамина. Папины книги – о шпионах и разведчиках, на обложках нарисованы мужчины с пистолетами или блондинки с меховыми накидками на плечах. Там все выдумано и неправда. А мамина книга без рисунка на обложке. Зато правдивая. С таким жутковатым названием: «Акушерство и гинекология». Слова эти запретные, их нельзя произносить вслух, а то еще родители догадаются, что я без спросу открыл эту книгу.

Тети там очень похожи на тех, что нарисованы на дверях туалета – тоже без платьев и без купальников. Голые. Правда, туалетные – веселые, озорные, а в книге – серьезные, строгие, того и гляди закричат: «Игорь, ты что – хочешь простудиться? А ну, отойди от колонки!». На первых страницах они стоят раздетые перед врачом, поднимают руки вверх, наклоняются. Затем идут рисунки неинтересные: какие-то узлы, трубки, пузыри. Потом появляются животы – сначала маленькие, затем большие. В животах, свернувшись и поджав ноги, точь-в-точь, как я во сне, только без мишки, лежат лысые уродливые дети. Больше всего меня поражает рисунок, на котором изображена лежащая женщина с широко расставленными ногами – точно паук, а из дырки под ее животом появляется чья-то маленькая голова…

                                               ххх  

Когда Аллочка поела, мы отправились в «мой уголок». Вскоре вошла бабушка и сказала родителям:

– Алла сегодня останется у нас, а Валя поехала к сестре.

Мы с Аллочкой переглянулись и продолжали играть. Звери запрыгивали друг на дружку, рычали, блеяли, заяц ударял в тарелки. Но Аллочке это скоро надоело.

– У тебя куклы есть? – спросила она полушепотом. Кажется, она чего-то стыдилась.

– Нет, у меня только звери.

– Моя кукла осталась дома.

– Поклянись, что никому не скажешь.

– Клянусь.

Я достал спичечный коробок, в котором хранил деньги. На коленях мы подползли к углу, уперлись головами в стену.

– Тридцать копеек, – с важным видом я вернул коробок на прежнее место.

– А у меня дома целых пятьдесят копеек есть, мне мама подарила.

– Зато меня папа в субботу поведет в парк и купит мороженое!

– Мне папа тоже купит мороженое!

– Ничего он тебе не купит, потому что он – алкоголик!

Аллочка толкнула меня кулачками в грудь. В ответ я обхватил рукой ее шею и зажал в «ключ». Она стала вырываться, а я попытался повалить ее на пол. Чьи-то руки схватили меня сзади.

– Перестаньте! – приказал папа.

Пару раз я попытался ударить ее ногой.

– А чего она дразнится!

– Он первый начал, – пожаловалась Аллочка, села на кровать и заплакала. По-взрослому – опустив голову и закрыв лицо ладонями. Тихо, только плечи подрагивали. Я вдруг подумал, что, наверное, так плачет ее мама.

– Игорь, разве можно бить девочку? – пожурила мама.

– Все, не плачь, – бабушка села возле Аллочки и, прижав ее голову к себе, стала гладить.

Разве можно так кого-то гладить, кроме меня? Значит, меня уже никто не любит?! Предатели! На глазах заблестели слезы.

– Эх ты, а еще танкистом хочешь быть. Ты – нюня, – сказал папа.    Такого оскорбления не прощу ему никогда! И слезы в два ручья брызнули из глаз.

– Он сильно перенервничал за день, – сказала бабушка, продолжая прижимать к себе уже притихшую Аллочку. – Пора их укладывать.

– Все, убирай игрушки, – велел папа.

Шмыгая носом, я принялся складывать игрушки. Заяц на прощанье ударил в тарелки – «дзинь». Аллочка, слабо улыбнувшись и хитро стрельнув глазками, присела на корточки рядом и стала мне помогать.

– Помиритесь, – сказала мама, соединяя наши руки.

Наши мизинцы крепко соединились, словно два крючка. Бабушка расстелила постель.

– Может, пусть они спят отдельно? – неожиданно предложила мама.

– Ты что, боишься стать молодой бабушкой? – усмехнулся папа.

– Ну и шутки у тебя.

– Пусть ложатся «валетом», – бабушка принесла еще одну подушку.

И мы легли: я – у стенки, Аллочка – лицом к телевизору (везет же). Поначалу я немножко злился, завидуя, но через пару минут раздался строгий папин голос: «Повернись и спи», и Аллочка  послушно повернулась.

Ночью я проснулся от странных звуков. Поначалу подумал, что это из комнаты родителей. Интересно, спят ли они тоже «валетом»? Вряд ли. Спали бы «валетом» – не были бы мужем и женой. «Валетом» спят только дети. Родители там, у себя, обычно шепчутся – секретничают. Потом скрипят пружины кровати и сквозь скрипы доносятся странные мамины вздохи. Душит ее папа, что ли? Все, похоже, закончилось. Нет же, снова шепчутся. Кажется, спорят. Снова скрип пружин. Они там что – прыгают? А мне – вот наказание! – даже шевельнуться нельзя: стра-ашно. Неужели они занимаются тем же, чем и фигурки, нарисованные на дверях туалета? Этого еще не хватало! Папа – уважаемый человек, главный инженер на заводе, мама – гроза всех желтушных детей в больнице, предали мои чувства, уподобившись туалетным уродам. И куда смотрит бабушка?!

…Плакала Аллочка. Лежала и тихо всхлипывала. Зря, конечно, я с ней подрался. Хоть она и первая меня по ноге ударила. Я сполз с софы, подошел на цыпочках к картонному ящику, достал оттуда спичечный коробок с деньгами.

– На, возьми.

Аллочка вытерла слезы, взяла монеты.

– Нет, лучше пусть они хранятся у тебя, – и вернула мне деньги.

Вдруг наклонилась ко мне, обняла и поцеловала. В губы. Я  слегка испугался, сам не знаю, чего.

– Я тебя бить больше никогда не буду.

– И дразниться не будешь?

– Нет, клянусь.

– Полезли завтра в сад, – предложила она.

– Давай еще раз поцелуемся, – и я потянулся к ней своими сомкнутыми губами.

Заскрипел бабушкин диван. Мы замерли – вдруг проснется! Тишина, лишь едва слышное посапывание.