Дороги были разбиты не только бомбардировками. Танки, шедшие в наступление, мигом превращали асфальтовое покрытие шоссейных магистралей в мелкую труху. Поэтому многие из раненых нередко так и не дожидались помощи, умирали по пути в госпиталь, и это было горше всего. Могильные холмики с фанерными звездами оставались на всем пути продвижения сортировочно-эвакуационного госпиталя.

Отправив очередную партию раненых в эвакуацию, Вера повязала голову темно-серой невесомой шалью, напоминавшей паутину, и вышла на свежий морозный воздух. Климат в Белоруссии был не такой, как в Тобольске, откуда она была родом. Там сурово, заснежено. Здесь же леденящая стужа то и дело прерывалась оттепелью, оставлявшей на белоснежной глади черные проталины.

Дышалось легко. Полной грудью. В кармане смятая пачка папирос. Ей очень хотелось курить, хоть ненадолго позабыть то, что довелось пережить сегодня, в облаке едкого табачного дыма.

К табаку Вера пристрастилась не сразу. Сначала она покуривала за компанию, а потом в какой-то момент обнаружила, что папиросная отрава стала для нее потребностью.

Она невольно улыбнулась, когда вспомнила, какой ужас увидела на лице матери, заставшей любимую дочь с папиросой в зубах. Странная штука память. Она способна воскрешать, извлекать из глубины сознания яркие образы и обрывки давно минувших дней, дорожка к которым, казалось бы, уже давно заросла.

Не стесняясь присутствующих, мать отчитала Веру за скверную привычку. Пусть ее укор звучал и не так категорично, с мягкими материнскими интонациями, даже как-то интеллигентно, но Вере в тот раз стало немного не по себе.

«И что мне сказать твоему отцу, профессору медицины? Что его разлюбезная дочь стала заядлой курильщицей? Знаешь, что он мне на это ответит? Он просто не поверит!»

Со стороны могло показаться, что закурившая дочь расстраивала ее куда больше, чем если бы она получила ранение. Как ей объяснить, что Вера – давно уже не прежняя девочка? Она уже выросла, а за то время, что находится на войне, пережила и увидела столько горя и боли, что их хватило бы на несколько обычных жизней.

Вряд ли отец, который был просто без ума от своей умницы и красавицы дочери, укорил бы ее хоть словом.

«Доченька, ты же знаешь, что наша семья из потомственных врачей. Твой прадед был лейб-медиком у Александра Второго! Никто из них никогда не курил».

А вот здесь мать лукавила. В семейном архиве имелась фотография, где ее дед, Андрей Павлович Абросимов, работавший в Первой Градской больнице, сидел за письменным столом с трубкой в руках.

«А как же Андрей Павлович?» – посмела возразить Вера.

«Это было баловство, – нашлась матушка и раздраженно отмахнулась. – По-настоящему он никогда не курил».

Вере пришлось демонстративно затушить папиросу и пообещать матери, что это был последний табак, выкуренный в ее жизни.

Первые две недели она еще могла обойтись без папиросы. Но когда на нее нахлынула новая волна переживаний, пришедших вместе с очередным потоком раненых, Вера не удержалась и вновь задымила. Теперь она делала это постоянно, за что ей было невероятно стыдно перед матерью.

Стесняясь любопытных взглядов, Вера отошла подальше от госпитального корпуса, закурила, по-мужски глубоко втянула в себя горькую струю табачного дыма.

– Девушка, вы не подскажете, где тут приемное отделение? – услышала она молодой мужской голос.

Обернувшись, Вера увидела высокого чернявого капитана с сухим лицом и жестким взором. Когда они встретились взглядами, черты лица этого человека сразу же заметно пообмякли, подобрели, губы сложились в приветливую улыбку, и сам он в этот момент сделался значительно симпатичнее.

Как и любая другая женщина, Вера всегда невольно оценивала каждого мужчину, хоть капельку понравившегося ей. Выйдет с ним что-нибудь или нет? Сейчас ее сердечко, истосковавшееся по любви, буквально запело. Да, выйдет непременно, это он, тот самый! Встречаются такие парни, которые нравятся сразу. Они вроде бы ничего специально для этого не делают, ведут себя естественно, непринужденно, но женщина невольно начинает понимать, что именно с ним может получиться тот самый красивый роман, о котором она всегда мечтает.

То ли этот капитан сумел прочитать потаенные девичьи мысли, то ли сам почувствовал нечто похожее, но его улыбка вдруг стала еще шире.

– Это вон то строение. – Вера поспешно показала на двухэтажное добротное здание, стоявшее по правую сторону от нее. – Вход с торца. Нужно пройти прямо по коридору, а потом… нет, вы не найдете. – Она швырнула папиросу в сторону. – Давайте я вас провожу.

– Так вы же не докурили, – обескураженно и несколько виновато проговорил капитан.

– Мне уже пора. А потом, мне мама запрещает курить, нужно отучаться от этой скверной привычки, – серьезно проговорила Вера, чем вызвала у парня добродушный смех.

– Вы очень послушная дочка.

– Да, этого у меня хватает.

Они прошли в коридор, переполненный ранеными, в основном тяжелыми. Легкораненые, которых было меньше, уже отсортированные, держались в стороне и дожидались отправки в госпиталь.

В помещении пахло медикаментами. В воздухе отчетливо угадывалась смесь свежей крови и застоялого гноя.

– Вы кого-то хотели навестить? – спросила Вера, повнимательнее всматриваясь в лицо капитана.

Откуда берутся такие красавчики? Что за матери их рожают для того, чтобы вгонять девок в грех? Она почувствовала, как к лицу ее прилила кровь. Вера отвернулась. Ей захотелось верить, что капитан, шедший рядом, не заметил ее смятения.

– Друга. В грудь ранен.

– Как его фамилия? – осведомилась Вера.

– Старший лейтенант Воробьев, – с некоторой надеждой ответил ее новый знакомый.

– Его привезли вчера, да? – Вера остановилась, пристально глянула на капитана.

Слегка выступающие скулы, прямой нос с небольшой горбинкой, серые глаза с легким прищуром, острый взгляд, как будто направленный через прицел. Волевой подбородок с крупной ямочкой в самой середке. Парень рослый. На такого приятно смотреть снизу вверх, ощущать себя крошечной девочкой, чувствовать его защиту. Наверняка у него очень сильные руки. Как хорошо было бы положить ладони ему на плечи и ощутить их крепость.

До чего только не додумаешься, глядя на симпатичного, располагающего к себе парня. А все потому, что нет никакой личной жизни. Да и как можно думать на войне о чем-нибудь таком? Каждый новый день проходит как в угаре, в точности напоминает предыдущий. Бесконечный поток раненых, которых нужно принять, позаботиться о них. Так что для подавляющего числа больных она в одном лице и врач, и сестра, и даже мать.

За время работы через ее руки прошло такое количество раненых, что все они представлялись ей теперь на одно лицо. Запоминались лишь особенно тяжелые и те, кого не удалось спасти.

Этого старшего лейтенанта с осколочным ранением в грудь она помнила особенно хорошо. И не только потому, что находилась тогда на приемке. В память врезалось его белое лицо, искаженное болью. Было видно, с каким мужеством он преодолевает страдание. Его ранение относилось к особо тяжелым, был риск, что повреждена диафрагма, а в этом случае нарушается естественная граница между брюшной и грудной полостью. Как правило, в таких серьезных случаях процент выживших бывает небольшой.

Старший лейтенант был в сознании, терпел невыносимые боли. Докторам оставалось только удивляться его волевым качествам. Он должен был бы неистово кричать от каждого вздоха, однако лишь крепче стискивал зубы. Медики немедленно подготовили Воробьева к эвакуации и отправили с первым подошедшим эшелоном.

– Я помню его, – негромко произнесла Вера с явным сожалением в голосе. – У него было тяжелое ранение в грудь. Легочной недостаточности не наблюдалось, он дышал хорошо. Мы его отправили первым же эшелоном. Такие раненые едут в отдельном вагоне. Он будет направлен в специальный торакоабдоминальный госпиталь.

– Ах, вот оно что, – сказал капитан и тяжело вздохнул.