Пика роняет палку, откидывается на бетон – и крысоволк, рванувшись вперед, вгрызается ему в глотку. Хруст. Снова хруст. Немного хрипа и сочного бульканья… И конец.
– Против меня он выйти собирался… – усмехается капо‑три. – А крысу прибить не смог. Позорище какое… Ну чё, бугорки, кто еще желает? А, организмы? Две недели на кону… Гузнышки сузились, яички жим‑жим?..
Нора гудит. Нора смотрит на дохлого Пику, на крысоволка, сплошь в подсыхающей крови. Капо и карлы напряглись, чемпионы, сидящие отдельной кучкой, держатся со скучающим видом… Злость и кровь, смешать и взболтать – но потом не жаловаться, если рванет через край. Бугры тоже люди. Одного из наших только что прикончила крыса‑переросток – а капо‑три еще и провоцирует…
– Я выйду, – говорит вдруг Васька и сплевывает. – Две недели поваляться – кто откажется?
Я молчу. Я хотел бы ее остановить – но это же Васька. Да и палки – ее стихия.
– Надо же… – капо‑три хмыкает. – Щас баба будет из‑за вас, огрызков, подыхать. А ты чо молчишь, Лис?
– Я в нее верю, – огрызаюсь я.
– Эвон чего, – хохочет капо. – Ну‑ну. Так ты идешь, мелкая?
Васька кивает, встает и начинает пробираться между сидящими зрителями. По дороге, нимало не смущаясь, она стягивает куртку‑спецовку и майку‑алкоголичку под ней и остается только в штанах и ботинках. Сиськи, провоцируя, нагло торчат вверх – и капо, сам того не замечая, облизывается. А Васька, оборачивая левую руку курткой, подходит к капо и сплевывает ему под ноги.
– Выиграю – так две недели отдыха и новая роба. Идет?
Переобуваться на лету в такой ситуации не с руки, и капо‑три, понимая это, медленно кивает.
– Договорились, сучка…
Новую палку Ваське не дают – забери, типа того, оставшуюся от прежнего героя. Но крысоволка от тела все же отгоняют – вода бьет прямо в этот розовый клубок мускулов, швыряя его назад, а Васька юркает через отогнутый край сетки и успевает прокатиться по полу к мертвому Пике, чтобы подхватить палку. И я, замерев от напряжения, коротко выдыхаю – палка у нее в руках, и теперь Васька на коне.
Воду выключают – и крысоволк тут же атакует, рванувшись прямо на выставленную руку. Он хватает куртку своими зубищами – и в этот же момент Васька вбивает носок ботинка ему под брюхо. Крысоволк взвизгивает, отскакивая назад – и на отходе получает еще один удар, теперь уже палкой. Мутант снова визжит, поджимая лапу – и я вижу, что он уже вряд ли сможет прыгнуть снова. Вот так быстро, раз‑два.
– Сустав сломала… – тянет восхищенно Смола. – Огонь девка…
Чернь ненавидяще смотрит на Ваську – понимаешь ли, какая‑то прошмандовка посмела восхитить ейного ухажера Смолу! – и не видит, что я внимательно слежу за ней. А страсти‑то накаляются… Слишком уж явно я читаю в ее взгляде жажду убийства. Что ж… Кто‑то желает смерти мне и моим буграм и пытается претворить желание в жизнь – по той же аналогии Чернь вполне может попытаться претворить в жизнь свое… Довольно просто, обслуживая того же капо‑три, – все мы знаем, что он неравнодушен к ее черным сисяндрам – шепнуть ему об охреневшей Василисе из Электроцеха. А дальше уже всякое может случиться…
Ваське хватило пяти ударов. Точных и безошибочных. После четвертого, сломавшего крысюку хребет и заставившего его тонко заплакать, она просто проломила ему башку.
– Огонь девка… – повторяет Смола и поворачивается ко мне. – Ну и сеструха у тебя, братан…
– Хочешь сосватать – обращайся ко мне, – ухмыляюсь я. И внутренне морщусь от злющего взгляда Черни. Эх и злобная же сука…
– Робу неси! – слышу я голос Васьки. Отворачиваюсь от Черни – сестренка нахально смотрит на капо‑три и сматывает с руки окровавленную продранную куртку. – Только новую, не стиранную.
Капо довольно кивает.
– Крепка, сучка… Ладно. За такой бой можно и робу отдать. Жди, скоро будет.
Васька коротко кивает и лезет через гомонящий люд к нам.
Весь оставшийся день мы гуляем. Кутим. Декада за спиной, впереди новая – и нужно отдохнуть и набраться сил. Нужно многое успеть. Мы идем в кинотеатр – большую комнату человек на пятьдесят – и смотрим «Терминатора». Четыре фильма подряд, один за другим. Каждый из них изучен весь, до последнего кадра – но сцены с отстрелом машин на ядерных пустошах неизменно вызывают у народа горячий восторг и одобрительные крики и свист. Мы играем в автоматы – и здесь снова в чести игрушки, где человек убивает машину. Мы набиваем брюхо мясом, мы посещаем местное казино, где из азартных развлечений есть рулетка, блек‑джек и обязательные в этом деле шлюхи, мы играем на бильярде. Мы отрываемся на полную катушку. И я постепенно начинаю понимать, что в словах Васьки, сказанных в каморке Армена, пожалуй, гораздо больше правды, чем может показаться сначала. И к ее словам нужно бы отнестись повнимательнее…
Четыре декады назад я ухитрился проиграть в очко два комплекта черных комбезов, ботинки и полную аптечку. Три декады назад Желтый поимел пятерых шлюх за день. Дорвался, бык‑производитель… И, конечно, он хорошо заплатил за их услуги. Две декады назад Смола поставил рекорд, сожрав что‑то вроде двадцати порций шашлыка. А в этот раз преподнес своей черной бабище дорогой подарок. Из нашей четверки не выделяется только Пан – но и то потому что пацан он скромный и не любит понтов. Кто из посетителей Норы может позволить себе столько же, сколько позволяем мы? Да никто. Мы, сука, самые настоящие местные прожигатели жизни. И поиметь нас и наши карманы, конечно же, есть немало желающих… Надо бы перетереть об этом со Смолой.
К вечеру я уже довольно пьян. Самогон Норы – та еще злобная дрянь. Градус не очень высок и мозги дурманит постепенно – но в какой‑то момент количество выпитого превышает возможности организма и ты становишься похож на корабль, во время шторма затерявшийся в морских просторах. Мозги выносит не сразу – но прочно, так что не вдруг и сообразишь, кто ты и где встал на прикол этой ночью. Но мы пьем – пью я, пьет Смола, пьют Желтый и Пан – и наша жизнь постепенно наливается красками. И уже не кажутся такими ублюдочными капо, и уже карлы – сама милота и компанейские парни, которые горланят вместе с нами песни в караоке, и уже машины – правильные пацаны, которые всего лишь проявляют строгость в слежении за порядком и не более того. Ведь в сущности, если задуматься, – это их нормальное состояние, их первейшая функция… И уже вся наша жизнь не кажется такой мерзкой, ибо в ней появляется высший смысл, доступный пониманию только после определенной дозы: бог прописал каждому человеку место в этом мире – и так уж вышло, что наше место здесь. Пар выходит из котла, сбрасывая избыточное давление внутри, – и появившейся пустоты вполне хватит на следующую декаду.
Где‑то после полуночи я окончательно теряю связь с реальностью. Я уплываю в страну снов и чувствую, как меня куда‑то несет по волнам безмятежности. А может быть, это несут меня мои кореша… Куда? Не все ли равно… Я засыпаю – и вижу во сне батю Ефима. Совсем как тогда, в первый день встречи с ним. И батя Ефим, сидя на нарах напротив, говорит удивительные вещи…
Батя Ефим никогда прямо не говорил, откуда он. Вот, де, я – из Восточного Дома – такого не было. Но по тому, как много он рассказывал о Доме – вот именно так, о Доме, с большой буквы – я, мелкий шкет, со временем смог понять, что он из восточников. Была какая‑то экспедиция – он называл ее второй, из чего я сделал вывод, что была еще и первая, – которая шла куда‑то и попала под жесткий пресс машин где‑то в Джунглях. Батя Ефим шел в составе этой экспедиции – и так он оказался в Гексагоне.
Восточники казались мне тогда сказочными богатырями – ведь батя Ефим рассказывал небывалое… Он говорил, что восточники вот уже много лет защищают свой Дом от нашествия машин. Он рассказывал о бойцах, в умения которых невозможно поверить – якобы даже одному человеку вполне по силам противостоять механизму и победить его. Конечно, если это не тяжелая платформа… О том, как люди Дома уходят в Джунгли – а потом возвращаются и приносят добычу: части машин, барахло с кадавров, медицину, оружие и патрон… Он рассказывал об Академии и Дальних Казармах, о Периметре, о ПСО и ПБО, о неустанном труде на благо общины. О том, что детей там растят пусть и в строгости – но и в любви. И самое главное – о том, что у них есть мать и есть отец…
