И поползли они к кустам тенистым

Всей толпою: джазисты, арфисты и флейтисты.

И так они там наподдали камазистам,

И еще припомнили им «Мурку» за триста…

Песня длинная, и джаз‑бэнд лабает себе дальше как по писаному – но я делаю перерыв: у меня пересохло горло и требуется малость промочить. Я оглядываюсь на бар – и брат Желтый понимает меня без слов.

– Жахнем? – спрашивает он. – Пока перерыв, пока то да се…

Пан кивает.

– Чё нет то.

Но я уже передумал. Есть куда более интересные дела – и я мотаю головой.

– Я пас. Чуть позже. Пойду спрысну разок‑другой…

Васька рядом со мной фыркает, но ничего не говорит.

Я ввинчиваюсь в толпу, распаленную первой смертью. Я иду в дальний угол зала, на красный фонарь, который прячется под резным жестяным экраном. Краем глаза я ловлю Дока и Смолу – они сидят в отдельной ячейке барчика и перетирают какие‑то свои разговоры – и мне нет до них дела. Хотя малость и любопытно. Но в приватные разговоры лезть не стоит, и я иду мимо. В Бордель.

Красный фонарь – это, типа, романтично. А жестяной экран со всякими порнушными картинками сделал Манка из Пищеблока. Кто‑то тачает обувку – а Манка вместо художественной нарезки салата или высокодуховной лепки котлет для капо дни напролет режет в своей конурке жестяные кружева. Подстаканники, ложки и вилки, ременные пряжки и мыски с каблуками для господ капо, такие вот нашлепки на фонарь… Там у него, говорят, светильник, верстак, утыренные инструменты и материал – и он сидит и хреначит одну фиговину за другой. Умелец, хуле…

Под фонарем проем, за проемом коридорчик, по бокам парочка душевых – вход к девочкам только чистыми – а дальше два рядка клетушек с нашими блудливыми королевами. Вот туда‑то и ведут меня мысли о моей смачной рыжухе, которую я за эту декаду видел уже раз пять. Довела меня Рыжая. До самого настоящего звона в яйцах довела. Как, в рот компот, такое вообще возможно?.. Не знаю. Но к Ласке мне нужно прямо сейчас – и Ласка всегда свободна для меня. По одной простой причине…

– Здорово, Лис.

– Здорово, Крюк.

Здесь правит Крюк. Он сидит на своем обычном месте, за столиком у входа – и впускает посетителей. Или не впускает. Все зависит от наличия оплаты. Крюку на конвейере выдрало три пальца правой руки и размозжило кисть до запястья. Док посмотрел, плюнул, глянул в глаза уже бывшего бугра и достал несколько вещей. Две ампулы анестетика собственного производства, жгут, большой ампутационный нож и блестящую пилу. Через какое‑то время Крюк заимел шанс остаться живым – а Гексагон заимел очередного НТБ. Капо не дураки и прекрасно понимают, что кадр, сумевший как‑то раз ухайдакать даже Керча, не стоит упускать. Крюку вставили протез с крюком и поставили руководить нашим ЦПХ. Центральным пиздохранилищем, то есть.

– Ты как обычно, злодей?

– Желательно. Есть же такая возможность?

Крюк ухмыляется желтыми крупными зубами, кивает бритой головой, щурится хитрым серым глазом – и принимает у меня жигу. Ту самую, что моя команда нашла в коллекторе.

– От сердца, дружище…

Крюк принимает жигу, вертит ее, рассматривая со всех сторон – и одобрительно цыкает зубом.

– Подходяще…

Еще бы. Жига – смачная. Осталось только заправить – и пользуйся на здоровье. Но Крюку мало – он кладет жигу рядом с собой на стойку и манит меня пальцем:

– В следующую декаду есть шанс подзаработать. Говорят, планируется крупный бой. Один из кандидатов – Керч. Не желаешь принять участие?

Я фыркаю.

– С чемпионом? Да ну нахер.

Крюк качает головой.

– Ты подумай… Ты пацан шустрый, махаться умеешь. Одолеешь его – и надолго о Круге забудешь. Хабара неслабо хватанем. Отвечаю. Десятка полтора декад тебе зачту, это как минимум.

– Мертвецу хабар без надобности, – отвечаю я. Меня вдруг начинает напрягать эта его настойчивость.

– Ну как знаешь, – чуть помолчав, говорит Крюк. – Мое дело предложить. А за жигу спасибо. Смак.

– О, Лис, да ты у нас растратчик! – доносится из‑за спины. И Смола, довольно фыркая, смотрит на зажигалку.

– Ты меня раскусил, папаня.

– Все в дом, все в семью?..

Я пожимаю плечами. Извини, Смола, но не стоит тебе эту тему поднимать. Я не хочу говорить на счет ожерелья Черни – но и тебе, брат, не стоит подмечать такую мелочь, как жига. Тем более если жига нужна мне для того, чтоб пройти к своей женщине…

– Само собой.

Смола снова ухмыляется и кивает.

– Ладно, ладно. Я чё… А то пошли, там какого‑то мутанта обещают. Позырим… Правда, к утру – но время летит быстро.

– Я скоро, – киваю я. – К утру буду. – И улыбаюсь: – Без меня не начинать…

– Ох… – шепчет Ласка. – Твою мать, Лис… Ох… Еще… Давай еще…

А я и не против. И есть с чего. Когда перед тобой выгнутая красивая женская спина и офигенная задница – хочется не нежности с романтикой, нет… Хочется входить‑вгонять‑вбивать, держа ее за плечо, а второй рукой лапая бедра, иногда проводя пальцами прямо вокруг гладкой тонкой плоти, охватывающей член. Хочется слышать звонкие удары живота о круглые блестящие полушария. И стараться быть не нежным и ласковым – а самим собой: жестким, жадным и грубым, проникающим в нее глубже и глубже. И чувствовать ее всю изнутри, упираясь в расходящиеся нежные и ласковые мускулы, такие шелковые – и тут же упругие, сжимающие, охватывающие по всей длине твою напряженно торчащую твердость. И снова лапать руками ее бедра. И никогда не прекращать.

– Ох… – снова выдыхает Ласка, – Это просто охренеть…

Я не спорю. Я уже лежу рядом с ней и гляжу в низкий потолок ее рабочей каморки, чуть подсвеченный красным из‑за двери. Когда я в первый раз услышал про нее, то подумал – хищная и мелкая тварь. А потом понял: Ласка – это не из‑за мелкого хорька. А из‑за ласки, растворяющей в себе. Именно тогда я и понял, что это моя женщина. Моя – и точка. И, стало быть, отныне я постоянно должен Крюку. Смола вроде бы что‑то заметил, но не понял главного – я отдал Крюку так, мелочишку. Моя плата за сохранность Ласки постоянна – и именно ради нее я время от времени выхожу в Круг. Крюк ставит на меня – а я выигрываю. И он имеет нехилый навар. Это его плата за безопасность моей Ласки. Если же нет – ее будет драть во все дыры кто угодно. Это Гексагон, тут живут люди‑крысы, и законы у нас крысиные. А Рыжая… Я ухмыляюсь внутри себя. Наверное, это что‑то сиюминутное, не больше. А может, и нет. Поглядим…

– Лис?

– Да?

– А вот если бы мы жили нормально… Мы бы…

– Не надо.

Ласка замолкает. Может, обиделась, может, нет. Не стоит говорить глупости – не услышишь в ответ неприятное. Хотя понять ее вполне можно – ведь она женщина.

Розовые очки надевают все. Обязательно, хотя бы раз в жизни – все. Вне зависимости от пола, возраста и социального положения. И женщине это присуще гораздо больше, чем любому мужику. И тем более – здесь, в Гексагоне, среди всей этой гребаной жизни. Даже тут, в нашем говнище, женщины частенько живут какой‑то странной собственной жизнью и ее вопросами. Даже больше того – здесь им хочется сказки как нигде больше… И женщины часто обманывают сами себя, в глубине души понимая всю боль окончания собственного спектакля. И шагают навстречу будущей тоске, рвущей душу и тело напополам. А потом, на людях, ходят с каменной маской, замыкаются в себе – и спустя какое‑то время вспоминают минувшее с печальной улыбкой. И потому я не хочу отвечать ей на невысказанный – но, тем не менее, прекрасно известный мне – вопрос.

– Спи…

– Завтра придешь? Ты же завтра весь день тут?

Я киваю. Приду. Конечно, приду. Как я могу не прийти? Каждый из нас отдаст все, чтоб почувствовать себя дома в объятиях своей женщины…

Уже утро. Позднее утро десятого дня. Я сижу на постели, зеваю, тру глаза и чувствую, что неплохо выспался. Уже хотя бы ради этого стоит спускаться в Нору. Я выспался – и это значит, что впереди еще целый день и половина ночи свободы. Относительной, конечно, свободы. И за это время мы многое успеем. Мы еще успеем вкусно пожрать – и не раз. Мы еще успеем погонять в игровые автоматы. Мы еще успеем сметать конок‑другой‑третий в картишки. Мы еще глянем две‑три кинохи в кинозале – и обязательно в сотый раз пересмотрим «Терминатора». Если не воочию – так хоть на экране увидеть, как человек плющит наше самое главное проклятие. Все это мы еще успеем. Главное – было бы бабло. А оно есть у нас, ведь наша кубышка полна.