– И… я приглашен? – помедлив, удивленно спросил Римус. Джеймс кивнул. – На ваш семейный вечер?
– На наш, – он сделал акцент на этом слове, слегка сжав плечо Римуса, – семейно–дружеский вечер. Будут только свои. Я, Лили, ты, конечно же, Питер, девчонки и Сириус.
Он сказал последнее имя так быстро, что Римус даже не разобрал бы его, если бы сам не ждал, пока он его назовет. Джеймс выглядел слегка растерянным, подыскивая, чем заполнить молчание, пока Римус молча смотрел на него, специально создавая неловкость. Кажется, он был в курсе о том, что произошло на вечеринке Мэри. Интересно было, как много он знал. Лили была тем еще конспиратором, но насколько откровенна она была с Джеймсом о Римусе?
– Значит, в субботу, – сказал Джеймс, когда уже подошла их очередь. И Римус не успел возразить, потому что он начал любезно беседовать с кассиром.
__________
Римус нерешительно стоял на пороге дома Поттера, переминаясь с ноги на ногу и нервно покусывая щеку, которую уже растерзал в клочья. Он опаздывал на каких–то десять минут, но Лили уже яростно строчила ему смс–ки. Чтобы успокоиться, он прочитал одну из них.
(18:05) Лили: Пунктуальность – залог хорошего к тебе отношения, Римус!
Хотел ли Римус, чтобы они к нему хорошо относились? Честно говоря, ему было наплевать на это. Он мог развернуться и уйти прямо сейчас, он всегда мог списать все на болезнь. К тому же в такой мороз заболеть можно было как раз от десятиминутного стояния на пороге. Римус согласился со своей мыслью, вспомнив, что дома не нужно краснеть и отчитываться ни перед кем, поэтому с легкостью развернулся и чуть не провалился сквозь землю.
– О, значит, я не один такой, – Сириус шел ему навстречу, скользя по ледовой дорожке и удерживая равновесие руками. Он улыбался, словно ему было пять лет, и издавал глупые звуки. Точно. Ему определенно было пять лет. – Как ты меня услышал? Я же был тише Питера, под шумок хомячущего бутерброды по ночам.
– Я собирался уйти.
– Уйти? – Сириус остановился в метре от него, сунув руки в карманы. Его нос был красным, как и щеки, и он прятал шею в полосатый шарф.
– Почему ты без шапки? – уклончиво ответил Римус вопросом на вопрос.
– Прическа, – произнес он таким тоном, словно это была самая очевидная вещь на свете, и смахнул вьющиеся черные пряди у лица – я же на званый ужин иду. Должен быть неотразим.
Он улыбнулся, сверкая своими белыми зубами, и слегка наклонил голову. Эта манера убивала Римуса. Она буквально сражала собой наповал. Римус Люпин был настолько скрытным человеком, что некоторые вещи скрывал даже сам от себя. Например, он слышал, как в груди бьется какая–то часть его, которую он всячески пытался игнорировать. Она билась и билась, а затем пропустила удар, когда Сириус подошел к нему ближе.
– Если ты не хотел идти из–за меня, – сказал он, сохраняя серьезное выражение на своем лице, и немного запнулся.
– Не из–за тебя.
Римус хотел сказать совершенно не это, но игнорируемая частичка вырвалась из заточения, пробив дыру в его груди, и забралась в мозг, пытаясь взломать систему безопасности, чтобы ввести собственный код в программу Римуса Люпина.
– О–о, – Сириус выпустил пар изо рта, глубоко вздохнув.
– Вообще–то я просто не люблю шумные компании, – он не мог перестать быть откровенным. Сириус предательски располагал к этому. Римус пытался сопротивляться ему, но губы его не слушались.
– А я люблю, – сказал он и поджал губы наподобие улыбки. – В них можно забыться.
– Или потерять себя, – Римусу показалось, что они подумали об одном и том же. Возможно, не только Римусу пришлось вывернуть душу наружу в тот вечер.
Он знал о нем так много и одновременно ничего. Он знал о нем много плохих вещей и так мало хороших. Римус никогда не хотел узнать кого–то так сильно, как Сириуса. И это было самым тяжелым чувством на свете, потому что ему хотелось так много всего и сразу, но в то же время хотелось просто оставить все так, как есть. Римус был очень трепетным в отношении своего окружения. Он не подпускал к себе ближе никого из тех, с кем был знаком уже много лет. Лили была исключением.
Его прошлый опыт отношений показал, что когда отдаешь себя всего, без остатка, то от самого тебя не остается ничего, если взамен ты не получаешь того же. Римус исчерпал себя. Он исчерпал свои силы, свое доверие к людям и любовь. Любовь была самым сложным чувством в его жизни, таким непонятным и неопределенным. Что он знал о любви? Лишь то, что это очень двуликое опасное чувство, которое может привести к чему–то плохому.
В чем он был гением, так это в отчаянии, горе и печали. Он чувствовал себя в этом всем, как рыба в воде. Он знал, как это выглядит и как это чувствуется, он знал, что с этим делать, если оно возникало. Он любил черпать из этого все свое вдохновение. Но что делать с любовью? Как она выглядит? Как он поймет, что чувствует именно ее, если никогда прежде он, как ему казалось, по-настоящему не любил. Глупость какая, поэт – а не знает, что такое любовь.
Римус думал об этом лунными ночами, рисуя грустные глаза Пьеро. Он не мог передать всей их глубины, не мог передать их отчаяния, боли и страха. Но он мог писать о них, и он писал. Ему нравилось, что в них было столько места для него самого. Он мог вобрать в себя всю ту тоску, которая томилась в них, и он точно знал, что с ней нужно делать.
__________
– Я написал кое–что, – произнес Римус, когда они шагали вдоль заснеженной улицы от дома Джеймса. – Вообще–то довольно давно и я не уверен, что это уже актуально.
Они остановились, пока Римус искал его в своих заметках, а затем протянул телефон Сириусу. Его пальцы были холодными и костяшки на них покраснели. Пока он читал и лицо его преображалось, Римус наблюдал за ним и впервые подумал о том, что говорила Лили. Он смотрел на него, как на произведение искусства, завороженно и очарованно.
– Это гениально, Лунатик! – воскликнул он, рассмеявшись, и перечитал это снова. – Господи, ты просто сам Бог слова. Мне понравилось это:
Пошел ты на хуй, хуй с тобой,ебись конем, но я не твой!
– А еще вот это:
Засунь свой член себе же в зад,Почувствуй боли аромат!
– О, ну на десерт:
Пиздуй подальше от меня,Блядота, тварь, пиздло, хуйня!
Римус давно так не смеялся с собственного же произведения. Особенно, как выразительно зачитывал его Сириус, выкрикивая маты на всю улицу, от чего прохожие открещивались от него и кричали в ответ что–то об Иисусе, Господе и Деве Марии.
– Я распечатаю и повешу себе это в комнату, – заявил Сириус, пытаясь найти, как отправить заметку в сообщении. – Буду читать перед сном как молитву от сглаза. От всех плохих людей меня защитит. О–о…
Он нашел свой номер в списке контактов, которых у Римуса было не так уж и много и улыбнулся, взглянув на него.
– Ты серьезно подписал меня как «Пьеро»?
– Это ты еще не видел прежней версии, – усмехнулся Римус, почувствовав, как алеют его щеки и уши. На морозе это, правда, спасало. – А я у тебя как подписан?
Сириус нажал на стрелку и сообщение отправилось. Подняв взгляд, он просто пожал плечами, показав появившееся уведомление на экране от пользователя «Лунатик».
Темнело быстро, поэтому вскоре белоснежный тротуар начал синеть, а затем покрылся теплым оранжевым сиянием фонарей. Он удивился, что Лили до сих пор не завалила его сотней писем, но не стал акцентировать на этом внимание. Ему нравилось слушать Сириуса, который без умолку рассказывал что–то до боли забавное. Рассказчик из него был потрясающий. У него была невероятно активная мимика и он постоянно сопровождал ее жестами, кружил вокруг Римуса, касался его пальто и шарфа. Римус всегда был не очень разговорчив и их обоих это устраивало, словно два подходящих друг другу пазла.
Римуса беспокоило только то, что было довольно холодно, поднимался ветер, а Сириус был без шапки. Он сказал, что ему вовсе не холодно, что его львиная грива согревает его не хуже полиэстера Римуса. Однако, когда Римус коснулся кончиками пальцев его мочки уха, то заметил, что она была ледяная, а сами уши слегка покраснели, насколько он мог разглядеть их в золотом свете уличных фонарей. Еще он заметил, что Сириус носил серебряное колечко в одном ухе. Почему–то все эти мелочи, которые он постепенно подмечал, странным образом нравились ему, хотя он был не сторонник пирсинга.
