«Я кулак», – подумал кулак.

Он был кулаком, представителем класса кулаков, символом своего класса, как замок символом его хозяйства. Он подошел к одному из своих амбаров и, сняв замок, повесил его себе на грудь, как крест.

На переднем плане висели громадные весы, орудие обмана и хитрости, символ вчерашнего могущества. Весы на фоне пустых мешков и сусеков, насмешка и намек, обещание и надежда.

С замком на груди кулак вошел в дом, и дом встретил его молчанием. В его доме не было частностей, весь дом был целое, как бревно. В его доме печка составляла стенку, стол был прибит к полу, стулья росли из полу, как деревья, сундуки были вбиты в стены, предметы на столе – самовар, чашки, ложки – составляли одно целое со столом. Иконы на стене – стену. Даже сор был неотделим от пола, точно его приклеили, и кулак, войдя в дом и сев на стул, тоже стал частью дома, как бревно частью стены. Он слился с окружающими предметами.

Этот дом был торжеством живописи над действительностью: частности, неотделимые от целого, целое, неотделимое от частностей.

Петухов налил себе стакан чаю и при этом подумал.

«Я пью чай», – подумал он.

Потом он вышел во двор, и что же – двор представлял одно целое: амбары соединялись с заборами, заборы соединялись с садом, сад с домом, дом с воротами, ворота с хлевом и конюшней, конюшня с амбарами, и все это стояло на кулацкой земле, принадлежало кулаку.

Трава принадлежала кулаку, дрова принадлежали кулаку, даже птицы, которые летали над его головой, принадлежали ему.

Теперь замок, висевший на его груди, составлял одно целое с ним, он был частью его одежды, его украшением и, следовательно, представлял одно целое с кулаком.

Он вошел в хлев, там овцы сочетались с сеном, телята в телятнике сочетались с навозом, навоз сочетался с постройками, постройки сочетались с кулаком. Они представляли одно целое, следовательно, они были неотделимы от него, как руки и ноги, их можно было только отрезать или отрубить, лошади и коровы составляли одно целое, они были его принадлежностью, частью его тела, его мыслями, частью его самого.

«Я часть своего дома, дом часть меня самого. Дом и я, мы – целое», – думал кулак.

– Мы целое, – мычали коровы.

– Мы целое, – ржали лошади, блеяли бараны, – мы целое, – хрюкали свиньи, лаяли собаки, чирикали птицы.

– Мы целое! Мы целое!

Навоз, собранный в кучу, пел о коровах и удобрении. Он пах молоком и полями, теми частностями, которые в сумме и дают сельское хозяйство. Жирной грудью, всем своим жирным телом, всей кожей и всем носом кулак вдыхал жирный воздух. Жирный запах навоза – самая здоровая волна жизни!

Но и навоз не выделялся, он жил вместе со всем хозяйством, сочетался с хвостами коров и лошадей, с запаханными полями и огородами.

Но вот кулак исчез. Его не было. И вот показалась его голова: голова без туловища росла из земли, как кочан капусты. Но подойдем ближе и посмотрим. Это была яма, это был погреб в виде подземного хода. Это был склад зерна и масла, мяса и муки. Здесь бочки смеялись смехом средних веков, здесь мясо лежало на льду. О, красный запах мяса, о, коричневый запах зерна!

И бочки говорили, и мясо языком мяса, по крайней мере, так представлялось кулаку, масло в бочках, зерно в мешках и мясо на льду, – все это клялось ему в верности.

– Мы твои.

Они его.

И кулак, довольный, поднимался на землю, сначала голова, потом плечи, потом живот и, наконец, ноги. И вот его двор и его дом жили с ним одной жизнью, дышали одной грудью.

Он – сад, в котором росли постройки, амбары и конюшни, он – огород, в котором цвели козы и лошади, бараны и коровы. Окруженный головами коров, лошадей, быков, коз, как цветами, он шел в дом.

– Всё мое, – говорил он.

Всё его.

Он шел, и двор, и дом шли вместе с ним. Потому что они и он были одно целое.

Он зашел в горницу, здесь росли пальмы и стоял стол. И вот натюрморт стола: самовар, ничего, кроме самовара. Он зашел к себе в спальню, здесь стоял стол и на столе – самовар, ничего, кроме самовара. Самовар – это посуда, самовар – это зеркало, самовар – это украшение, самовар – это портрет хозяина, самовар – это самовар. Но зеркало само по себе. И он подошел к зеркалу и отразился во весь рост. Вот рука, вот нога, вот живот, вот грудь, вот голова, но он един. Не было ни живота, не было ни головы, не было ни рук, ни ног, – был он. И на груди у него замок. Его лицо напоминало его замок, его замок напоминал его лицо. И он не знал, где начинается замок и где кончается лицо. Они слились, как две головы одного и того же орла, как две стороны одной медали.

Он видел себя. Свою голову, свой живот, свои руки и свои ноги.

– Это я, – думал он.

Это он.

А это поп. Но он не просто поп, он вождь. И кто знает, может быть, он себя считает спасителем. Ведь Иисус Христоc тоже был спасителем. Отсюда начинается сходство. Иисус Христос тоже был невысок. Иисус Христос тоже был худ. И он тоже носил длинные волосы. Оба они походят на крест. Оба они агитаторы.

Но Иисус Христос, кроме того, был бог, но и поп говорит, что, когда его бьют по правой щеке, он подставляет левую. Он имел двенадцать учеников. И поп имел двенадцать учеников. У него была мать Мария. И у попа была мать Мария. Но Бог не был женат, а поп был женат. Но у Бога не было хозяйства, а у попа есть хозяйство. Потому что Бог был Бог, а поп был поп.

– Нет, я не поп, – говорил поп.

Он не поп.

– А я вождь, – говорил вождь.

И он вождь.

Его дом, двор, сад и огород – не дом, не двор, не сад и не огород, а Святая земля. Быть может, Палестина. Береза в его саду напоминает финиковую пальму, а ива в огороде смоковницу.

Его овцы – овечки в полном смысле этого слова, бараны – овечки, коровы – овечки, быки – овечки, даже собаки, как овечки, имеют кроткий нрав и кусают очень редко. Никогда не кусают.

Здесь дух решительно преобладает над материей. И материя, опровергая науку и человеческий разум, превращается в дух. В каждой травке – душа, в каждой палочке – душа, даже навоз не похож на навоз, а напоминает душу. Это пейзаж Нестерова. И люди – люди Нестерова. Но больше всего мистики в огороде. Капуста в форме отрубленной головы Иоанна Крестителя. И везде – кресты, кресты… Морковь в виде креста, лук в виде креста, даже репа похожа на круглый крест, хотя круглых крестов и не бывает. Что это – огород или кладбище? Но ведь кладбище есть лучший огород, где мертвецы – удобрение, а кресты – удобные палки для пугал. Здесь овощи похожи на кресты, следовательно, напоминают своего хозяина. Везде видна душа и тишина, точно все ожидали, что вот-вот спустится ангел.

Но спускается не ангел, а жена. Попадья спускается с полатей, как бог или как бочка. И вот дух побежден и снова торжествует материя. Попадья – это громадный зад и две чудовищные груди – ничего, кроме двух грудей и громадного зада. Но и зад умеет держать в руках и распоряжаться. Зад и характер – это проблема, которая еще ждет своего разрешения.

И овцы уже не овечки, а овцы, собаки кусают, как волки, даже ветер уже не ветерок, а ветер, и дождик не дождик, а дождь. Изменяется решительно всё. И вот пальма уже не пальма, а береза, смоковница не смоковница – ива, овощи не похожи уже на кресты, лук похож на лук, а репа напоминает репу. Меняются даже постройки, и вот дом и амбар сглаживают свои углы и круглеют. Вещи становятся короче. И круг преобладает над квадратом. Столы – круглы, стулья – круглы, ящики – круглы, даже вытянутые лица икон становятся круглее и добродушнее. И вот святые уже не святые, а купцы, Мария уже не Мария, а купчиха.

Готика, угловатый стиль Средневековья, была побеждена округлым стилем буржуазии.

Буржуазия и круг – разве это не синонимы? Воображая буржуя, мы всегда его видим круглым.

И вот уже поп не тот. Уже не Иисус Христос. Не худ, а толст. А главное – кругл. Голова – кругла, живот – кругл, ноги – круглы, руки – круглы. И вместо длинных волос совсем нет волос. Теперь это уже не поп, а кулак. Ряса становится короче. Теперь это уже не ряса, а длинная кулацкая рубаха. И крест круглеет. Теперь это уже не крест, а замок. С замком на груди поп или кулак, и кулак и поп в одном лице, выходит во двор. И двор круглеет. Теперь в его дворе нет частностей. Двор и дом, сад и огород – едины. Никто не знает, где кончается сад и где начинается огород, где кончается дом и начинается дом. Где хозяин и где хозяйство. Хозяин и хозяйство слиты воедино. Они неотделимы и неделимы.