— Офигенный план.

Я демонстративно поморщила нос перед ним.

— И, если я облажаюсь и не верну тебя невредимой, твоя мать освежует меня живьем.

— Она, скорее всего, просто вывернет тебя на изнанку.

На лице Джима появилось это забавное многострадальческое выражение лица, а затем его глаза вспыхнули

— Так, она поджаривает каждого парня, которого ты приводишь домой?

Я не привожу парней домой, ты глупый, глупый мужчина.

— Не обращай внимания. Она просто волнуется. Мне почти тридцать, а я все еще не замужем. Это очень важно в моей культуре.

Ему не понять.

— Забавно, как богатство перевесило цвет кожи.

— Джим, не обращай внимания, ладно?

Он поднял руки в примирительном жесте.

— Ладно.

Вот же.

— Она в отчаянии, понятно? Она просто хочет, чтобы я была счастлива и боится, что я никогда не найду хорошую пару.

— Почему?

О боги.

— Что значит «почему»? Взгляни на меня, Джим.

Он взглянул.

— И?

Неужели, мне нужно сказать это вслух? Поговорим об унижении.

— Моя мать пыталась представить меня в лучшем свете — она прошлась по всем моим достоинствам.

— Это я заметил, — сказал Джим. — Особенно ту часть про послушание и уважение…

— Забудь об этом. Она прошлась по всему списку. Если бы я умела складывать оригами, она бы и об этом упомянула.

— Хорошо, и все же?

— Она говорила, что я симпатичная?

Он непонимающе посмотрел на меня.

— Слово «симпатичная» слетело с ее уст? Хоть раз?

— Нет. — ответил Джим.

— Ну вот. Теперь доволен?

— Значит, дело в этом? Это и есть твое большое разочарование? Ты злишься, потому что твоя мать не считает тебя красивой? Пусть это тебя не беспокоит. Это не важно.

Ох, вот же болван. Я беспокоюсь не о своей матери. А о тебе. Я замахала руками.

— Джим, что ты первым делом сказал мне, когда я попросила описать ту странную женщину? Позволь напомнить тебе: ты сказал, что она красивая.

— И?

— Готова поспорить, что ты не заметил, что у нее было на ногах, но ты определенно заметил ее красоту.

— Она была босиком, и ее ноги были в грязи.

Он и его дурацкая память.

— Как заведено, мужчина должен быть сильным, а женщина — красивой. Так вот, я не красивая. Ты можешь поместить меня в комнату с сотней женщин моего возраста, и я буду умнее их всех вместе взятых, но это ни черта не изменит, потому что если ты впустишь туда мужчину и позволишь выбирать, останусь только я. Если бы я была обычной женщиной, я бы использовала свой мозг, чтобы заработать денег и сделать пластическую операцию. Я бы исправила свой нос. А потом я бы поработала еще немного, чтобы иметь возможность исправить свою челюсть и так далее, пока не стану привлекательной. Но я — не обычная женщина. Вирус Lyc — V не вылечит мои глаза, но сведет на нет всю пластику. Я знаю, я пробовала. Я увязла в этом и ничего не могу изменить. А ты говоришь: «Пусть это тебя не беспокоит», как будто после все пройдет!

— А если бы пластика удалась, когда бы ты остановилась? — спросил он.

— Когда я бы входила в комнату, и мужчины оборачивались, чтобы посмотреть на меня. Я хочу быть красивой. Я хочу быть сногсшибательной. Я бы отдала за это весь свой интеллект и всю свою мистическую тигриную магию.

Зеленое сияние залило его радужки.

— И стать кем? Смазливой дурочкой?

— Да!

— Наитупейшая вещь, которую я когда-либо слышал.

Я уставилась на него.

— Надин хорошенькая, — прорычал он. — Красивая женщина. Тупая, как доска. Она не может удержать парня дольше, чем на пару месяцев. Филипп ушел от нее, и она хотела, чтобы я вмешался, поэтому я пошел поговорить с ним. Он сказал мне, что с ней было весело трахаться какое-то время, но, находясь рядом, он чувствовал, что сам тупеет. Они не могли нормально поговорить. Он не мог с этим справиться. И ты хочешь быть такой? Ты с ума сошла?

— Ты даже не замечаешь, что я женщина, Джим! Я просто мозг в очках, который иногда приходится держать под стражей, чтобы он не пострадал, пытаясь немного развлечься. Ты когда-нибудь задавался вопросом, почему я участвую в гонках?

— Я знаю, почему ты участвуешь в гонках, — рявкнул он.

— Так просвети меня!

— Ты участвуешь в гонках, потому что у тебя есть затаенная обида. Думаешь, раз тебе требуется две минуты, чтобы прийти в себя, когда ты меняешь форму, и раз ты не лучший боец, который у нас есть, тебе нужно что-то доказывать. Ты делаешь это, заставляя металлические клетки на четырех колесах двигаться очень быстро без какого-либо смысла. Ты ничего не выигрываешь, ничего не достигаешь, и все время причиняешь себе боль. Ты права — это показывает всем, насколько ты упряма.

— Арррргх!

— Единственное, что ты доказываешь, это то, что у самой умной женщины, которую я знаю, отсутствует здравый смысл. У тебя сильная магия, ты умна, ты компетентна, но все это не имеет значения. У меня есть дюжина Надин, и у меня есть только одна ты. Какая польза мне сейчас от Надин? И я знаю, что ты женщина. Заметил. Эта истерика, которую ты сейчас творишь, — совсем по-женски. Если бы ты была мужчиной, я бы давным-давно отправил твою задницу таскать камни для Крепости.

Я подняла ведро.

— Не смей, — предупредил Джим.

Я запустила в него водой и всем остальным. Взлетели брызги и совершенно промокший, взбешенный Джим схватил ведро, зачерпнул воды из пруда и плеснул в меня. Вода обдала ледяным потоком.

Я развернулась и зашагала прочь.

— Куда собралась? — крикнул он

— Подальше от тебя!

Я уселась на скамейку на дальнем берегу пруда.

— Ты вроде как должна не давать мне уснуть.

— Я могу делать это отсюда. Если я увижу, что ты засыпаешь, я прокляну тебя чем-нибудь весьма болезненным.

— Да, ты можешь. И ты неправа.

— Да плевать.

*** *** ***

Утро наступало слишком медленно. Джим почти задремал четыре раза, и в итоге я оказалась рядом с ним со своим ведром. В какой-то момент он спросил меня, закончились ли мои девчачьи эмоциональные вспышки, и я некоторое время ругалась на него по-индонезийски. А потом он все испортил, спросив меня, что означают некоторые слова, и, конечно, мне пришлось учить его, как правильно их произносить.

Хорошо, что мама осталась дома, иначе я бы выслушивала еще одну лекцию о том, как должна вести себя порядочная дочь.

Было уже семь часов, и мы стояли на Прайор Стрит, перед грязной белой аркой, отмечающей вход в Переулок Кенни. Расположенный в стороне от основной части Подземки, Переулок Кенни не имел крыши, и войти по узкой эстакаде с Прайор Стрит было самым быстрым способом добраться туда. А также самым опасным: чтобы спуститься, мне пришлось бы подняться по узкой эстакаде, которая втиснулась между двумя кирпичными зданиями; войти в старое железнодорожное депо; а затем пройти по балкону и спуститься на два этажа, где полно людей, которые убили бы меня за доллар. Иногда люди, которые входили в Подземку через Прайор Стрит, обратно не возвращались.

Ветер кружился, проносясь по узкому проходу между зданиями, и швырял мне в лицо ароматы Подземки: запахи дюжины видов животных, смешанные с горькой вонью застоялой мочи, человеческой и не только, старого навоза, рыбы из гигантского аквариума, резких благовоний и солёной крови. Омерзительный коктейль окатил меня. Пришлось постараться, чтобы не стошнило.

По крайней мере, прошлой ночью магия исчезла. Обычно от миазмов, поднимающихся из Подземки, у меня болела голова.

— Ты не обязана это делать, — напомнил Джим.

— Нет, обязана.

Он протянул руку и обнял меня. Я застыла. В этой мускулистой руке было так много силы, что внезапно я ощутила себя в безопасности. Его запах, успокаивающий, сильный аромат Джима, коснулся меня, заглушая другие запахи. Я бы узнала этот запах где угодно. Вот он обнимает меня. Я мечтала об этом, а теперь мне просто хотелось плакать, так как, что бы я ни делала, сколько бы ни гоняла и какой бы воинственной я ни казалась, он никогда не захочет меня. Не в этом смысле.