Горленко принялся, чеканя слоги, излагать факты, а Морскому стало обидно. За двадцать лет тесной дружбы (точнее девятнадцать, ведь последний год никакого общения не было) он прекрасно изучил Колю и знал, что мыслительный процесс в этой буйной голове запускается лучше, если формулировать идеи вслух. А значит, будь на месте Владимира кто угодно другой, Коля точно так же делился бы сейчас мыслями, внимательно заглядывал в глаза и проверял реакцию.

– Не напомните, товарищ Горленко, почему мы с вами уже почти год не разговариваем? – не сдержавшись, перебил Морской.

Коля осекся и, кажется, тоже все вспомнив, разразился гневной тирадой:

– Черт! Как я не подумал, что вас и смерть мужа жены не отвлечет от собственной персоны? Но я отвечу! Мы разругались, потому что вы, – обращение на «вы» к особе своего пола в Колиной системе ценностей означало верх презрения, – вы назвали меня трусом и предателем. И главное, за что? – В его интонации проскочила детская обида. – За то, что я ответил честно на ваш вопрос и сообщил собственное мнение.

– Сообщили прилюдно! – как можно хладнокровнее безжалостно напомнил Морской. – К тому же мнение это удивительным образом совпало с безопасным мнением большинства!

– Что же тут удивительного? – окончательно завелся Горленко. – Глядя на белое, нормальный человек черным называть его не станет… И вообще! – Коля вдруг скис. – Короче, товарищ Морской, давайте временно забудем разногласия! Нам еще убийство раскрывать, а вы капризничаете….

Владимир внезапно увидел, как Горленко изменился за прошедший год. Нет, вроде бы все то же – бравый фронтовик, по сей день щеголяющий в военной гимнастерке, легенда угрозыска, окруженная восхищенными подчиненными, громадина, словно вырезанная скупящимся на изгибы монументалистом из камня… Но все же на лице теперь было полно морщин, и взгляд как будто тоже поменялся: уже не жег, а вроде как напряженно сверлил.

Морской был старше Коли на десять лет, а мудрее вроде бы на сто. Но сейчас, как ни странно, Горленко проявлял чудеса дипломатии, а старший товарищ, напротив, лез на рожон. Надо было взять себя в руки, но согласиться на перемирие Владимир не успел. Только собрался, как Коля обернулся к стоящему рядом мальчишке-милиционеру и буркнул:

– Все ясно. Вызовите товарища Морского к нам на завтра для дачи показаний. Сейчас он бесполезен. Расспросим, когда будем точно знать о чем.

Так, собственно, Морской и заработал вызов в отделение милиции.

Вспоминая это сейчас, он был собою недоволен, но что поделаешь…

В подобных рассуждениях Морской поднялся на второй этаж к Вериной двери и трижды ударил по кнопке звонка, которая, как назло, заела, из-за чего последние сигналы слились в один, и соседи, к которым нужно было звонить два раза, могли принять пришедшего на свой счет. К счастью, их не было дома.

– Какие люди! – усмехнулась Вера, распахивая дверь.

Памятуя, что в прошлые два визита его не пустили дальше лестничной клетки, Морской поспешил просочиться в квартиру.

– С чем пожаловал? Беглянка-дочь таки решилась сообщить тебе о своих планах и ты кинулся жаловаться мамочке? – Бывшая жена была все так же величава, большегруда и иронична. И вроде даже хороша собой. Не знай Морской о ее встрече с Яковом, он, может, не заметил бы, но сейчас мог поклясться, что Вера вся сияла.

– Нужно поговорить, – издалека начал Морской и направился в кухню.

– Там белье! – рявкнула Вера. Морской вспомнил, что в этой квартире соседи по графику делили время использования кухни для глобальных хозяйственных нужд, и в часы масштабных постирушек Вера, развесив сушку, чутко охраняла свои панталоны и простыни от посторонних глаз. – Иди пока в гостиную, поздоровайся с внучкой.

Морской пошел и первым делом увидел в комнате сидящую спиной ко входу старшую сестру Якова – Дору. К присутствию здесь худой до желания отвести глаза старушки с детским лицом он почти привык, но все же всякий раз, видя скрюченные лагерным артритом пальцы, испытывал острый приступ стыда. Не уберегли, не помогли, много лет не вспоминали даже…

Морской знал Дору уже почти лет тридцать. Остроумная красавица была в Харькове подающей надежды оперной певицей. В хрупком теле помещались огромное сердце и мощнейший голос. Когда Дора вышла замуж за перспективного партийного деятеля и переехала в Москву, все радовались: помощник самого Серго Орджоникидзе – отличная партия, и ведь как любит нашу девочку, понятно теперь, почему Дорочка так долго в девках сидела, ждала, выходит, правильно… Жили супруги в столице славно, широко, весело… А в 37-м Орджоникидзе не стало. Когда мужа пришли арестовывать, Дора в приступе безумия вцепилась в его руку и не отпускала, пока не стали оттаскивать. Оторвала в горячке рукав пиджака, да так и носила этот глупый кусок ткани с собой все следующие годы. С рукавом пошла в тюрьму, с рукавом отправилась на 10 лет в лагерь, в рукав плакала, узнав о расстреле мужа, с рукавом – растерянная и напуганная – скиталась после освобождения по стране, не имея ни возможности, ни права, ни навыков, чтобы получить работу. Вера – даром что всегда пыталась строить из себя законченного циника – выхлопотала миллион разрешений и забрала сестру мужа в Харьков. С тех пор жили вместе. Дора помогала по хозяйству. Непонятно, как можно рукодельничать с такими больными пальцами, но она приноровилась и шила забавных тряпичных кукол для Леночки. А еще пугала соседей отборным лагерным матом, если лезли на рожон. Отличная нянька, почти в своем уме, но совершенно больная и непригодная к самостоятельной жизни.

Появление Морского заметили не сразу. Дора с Леночкой рассматривали яркую детскую книгу. Розовощекая трехлетка сидела на столе (ее тут явно баловали!) и с важностью перелистывала страницы.

– А кто это? А это? – без устали спрашивала она, забавно вертя круглым, как репка, личиком с коротенькой ровно подстриженной челочкой.

Морской тихонько подошел и глянул на картинки.

– Клим Ворошилов! – шептала Дора в ответ, глядя на портрет давно разоблаченного и расстрелянного Льва Каменева.

– Дора! – осторожно вступил Морской, выхватывая книгу. – Как можно?

Издание называлось «Твои наркомы у тебя дома». Стихи для детей про руководство страны. С портретами. К счастью, без подписей! Морской быстро полистал страницы. Так и есть, вышедшая в середине 20-х книга нынче годилась лишь для иллюстрации списка «Враги народа». Наверняка ведь запрещенное издание!

– Дора, дорогая, зачем? – только и смог вымолвить Морской.

– Душка Владимир! – Радостный возглас, комично сокращавшей официальное слово «дедушка» малышки-Леночки, разрядил обстановку. – Как ты вырос!

Морской автоматически втянул живот, хоть понимал, что ребенок просто знает, что после разлуки должны звучать подобные слова, вот и говорит, не вдумываясь.

– Леночка книжку нашла в подвале, попросила почитать, – оправдываясь, захрипела Морскому на ухо Дора. Еще в тюрьме у нее что-то случилось с гортанью, и говорить нормально бывшая певица больше не могла. – Она шустрая у нас: куда ни прячь, все достанет. Да, я домой забрала… Выкидывать жалко. Я их почти всех, – Дора кивнула на книгу, – хорошо помню. Мы у них дома бывали, вместе в санатории отдыхали… Глядишь, и моего кто-нибудь тоже не выкинет.

Детская литература 1926 года, «Твои наркомы у тебя дома», глава про Льва Каменева

Морской со вздохом махнул рукой. Все бумаги Доры куда-то испарились после обысков, а муж был не настолько знаменит, чтобы смотреть с иллюстраций старых книг. Может, где-то в газете снимки и остались, но где их теперь искать? Так Дора и осталась без портрета мужа. Зато с рукавом… Ну что поделаешь? Пусть с библиографическими пристрастиями золовки Вера сама разбирается…

– Душка Владимир! – Леночка подошла вплотную, дернула за штанину и протянула ручку: – Показывай, что принес!