Министерство иностранных дел Российской Федерации

Дипломатическая академия

Библиотека дипломата

Рецензенты:

В. Н. Конышев — доктор политических наук, профессор;

М. И. Рыхтик — доктор политических наук, профессор.

Геополитика «мягкой силы»: опыт России ⁄ М. А. Неймарк; Дип. академия МИД России. – Москва: Издательско-торговая корпорация «Дашков и К°», 2021

© Неймарк М. А., 2021

© ООО «ИТК «Дашков и К°», 2021

Пандемия Covid-19, вызвавшая глобальный шок в глобальной политике, стала форс-мажорным связующим звеном в осмыслении новых тенденций в развитии геополитических и геоэкономических процессов. Возникли непредвиденные риски и вызовы мировому развитию. Коронавирусный кризис создал “новую нормальность”, или, точнее, “новую ненормальность”, в которой оказались страны независимо от их геополитического статуса и места в международной иерархии.

Насущная необходимость актуализации “мягкой силы” и продуманной оптимизации ее слагаемых предопределена самими особенностями современной геополитики. В условиях турбулентных трансформаций мирового порядка понятие “геополитика” получило концептуально расширенное, адаптированное к современным реалиям наполнение, в рамках которого сугубо географический детерминизм уже не является единственно определяющим.

Глобальный коронавирусный кризис усугубил и без того растущую неопределенность в мировой политике[1]. Еще десятилетие назад министр иностранных дел России С. В. Лавров так характеризовал геополитическую ситуацию, в которой приходилось действовать России: “Мир переживает беспрецедентный по историческим меркам переходный период, сопровождающийся перелицовкой геополитического ландшафта, формированием новой расстановки сил, турбулентностью в сферах экономики, политики, в целом в международных отношениях”[2]. Тем самым фиксировалась растущая неопределенность в развитии мирополитических процессов, которая стала отчетливо выраженной особенностью начала второго десятилетия XXI века. Предпосылки к тому накапливались годами. Аналитики предупреждали против упрощенных подходов к пониманию взаимосвязей проблемных узлов мировой политики, когда непредсказуемость поведения одной стороны для другой действует как фактор, усиливающий колебания ее политики и тем самым ее собственную непредсказуемость. Г. Г. Дилигенский с полным основанием утверждал: “Взаимная непредсказуемость, таким образом, обладает способностью к расширенному самовоспроизводству, дестабилизируя тем самым двусторонние отношения, лишая их какой-либо определенности. Выход из этого порочного круга возможен только на путях формирования как в истеблишменте, так и в общественном мнении обеих сторон максимально реалистического образа партнера, отображающего баланс различных, присущих ему политических интересов и тенденций”[3].

Среди важнейших причин возникновения турбулентности[4] и неопределенности как одного из ее следствий аналитики выделяют сжатие мирового пространства и, самое главное, ускорение времени, чему в значительной степени способствуют информационно-телекоммуникационная революция и глобализация. “Создается впечатление, что люди оказываются в ситуации, в которой они знают, чего не хотят, но не знают, чего хотят и к чему надо стремиться. Известный, знакомый им мир настолько стремительно и радикально изменяется, что они не в состоянии найти адекватные ответы на преподносимые им новыми реальностями вызовы”. Такое турбулентное состояние открывает перед обществом разные векторы или альтернативы развития, что в свою очередь усиливает неопределенность, неустойчивость происходящих изменений, делая их трудно прогнозируемыми или вообще непрогнозируемыми. Мир во всевозрастающей степени как бы отдаляется от привычных и известных парадигмальных, социально-философских, системных и структурных составляющих миропорядка и, соответственно, от привычных форм и стилей поведения народов и государств в отношениях друг с другом. “Велениями времени становятся случайность, событийность, неконтролируемая активность, которые по-своему корректируют общественно-исторические тенденции и процессы. Каждый из них может оказаться роковым для судеб целых стран и народов. Создаются ситуации и феномены, порождаемые спонтанно, без видимых причин, будто на смену началам детерминизма приходит индетерминизм”[5].

В рамках дискуссионного обсуждения кейнсианской идеи неопределенности как неопределенности полной, лишенной всякой возможности просчета будущего, генеральный директор РСМД А. В. Кортунов зафиксировал одну из характерных специфических черт современного мира – возрастание по экспоненте количества независимых переменных, влияющих на нашу жизнь. В этом смысле неопределенность становится не просто одним из факторов, который надо учитывать, а, возможно, основным фактором, с которым приходится считаться политикам. В начале XXI века обнаружился очевидный дефицит управляемости на разных уровнях, в разных регионах, в разных ситуациях. И если тогда глобальный взрыв неопределенности можно было интерпретировать как следствие неожиданно быстрого, спонтанного слома системы миропорядка эпохи холодной войны, то десятилетие спустя это уже не выдерживает критики: “Неопределенность – не остаточное явление прошлого, а фундаментальная проблема будущего, с которой всем нам надо что-то делать”. Комментируя один из самых известных политических афоризмов У. Черчилля “Цена величия – ответственность” (The price of greatness is responsibility), он подчеркивает, что величие государственного деятеля определяется его способностью отвечать за свои поступки и действия, предвидеть их не только ближайшие, но и отдаленные последствия, не пытаться приписать все победы себе, а поражения – внешним обстоятельствам[6].

Сегодня, как никогда ранее, пожалуй, многозначительную актуальность приобретает другое остроумно-парадоксальное суждение У. Черчилля: человек, занимающийся политикой, должен предвидеть то, что произойдет через неделю, месяц, год, десятилетие, а потом – уметь объяснить, почему все это не произошло. Особое мнение в этой связи высказывает С. А. Караганов, считающий, что элемент неопределенности в мировой политике присутствовал всегда. И сейчас его не больше, а даже, пожалуй, меньше, чем во многие другие эпохи. Именно то, что из-за информационной революции массам доступны гораздо более широкие возможности влияния на политику, будоражит элиты, привыкшие решать, что нужно народу. Отсюда и сетования на якобы растущую непредсказуемость. На деле включение широких слоев населения в политику делает ее более предсказуемой, поскольку интересы масс людей просчитываются легче, чем интриги представителей истеблишмента. “Главная причина разговоров о непредсказуемости – нежелание доминировавших в интеллектуальном поле западных элит и тех, кто шел в их фарватере, видеть неприятное для себя будущее. Интеллектуальный и политический класс Европы уверовал в неизбежность общемировой победы евромодели, а накопленный Западом потенциал (политический, военный, экономический, идеологический и информационный) позволяет навязывать всем такие взгляды”[7].