– А я хочу этого. – ядовито процедила я. – Я хочу попасть в тропики в сезон дождей! Я хочу смотреть, как эти крупные, будто живые капли разбиваются о водную гладь и становятся её частью. Я хочу чувствовать этот перенасыщенный влагой воздух и хочу быть распластанной под тяжестью небытия. И я искусствовед, чёрт возьми, а не сухарь с экономического! Я не могу задушить этого в себе! Не могу отказаться от необходимости чувствовать! Мне нужны эмоции, впечатления, страсть, а ты… – я болезненно поморщилась. – Ты можешь на солнышке позагорать в перерывах между буйствами стихии. – закончила я свою гневную тираду и, торопливо переодевшись в платье-халат, выскочила из квартиры.

Не было сухих рыданий. Не было истеричных вскриков. И не было иллюзий, будто кто-то пытается меня догнать. Витя как всегда предпочёл дать мне время, чтобы перебеситься.

Это периодически случалось. Мои срывы. В такие дни всё проходило по одной бессменной схеме. Я пила вино, гуляла по бульвару художников, возвращалась домой с наспех завершёнными портретами и эскизами. Мне нравилось видеть себя такой… разной… такой свободной, как на этих холстах. Мне нравилось, что посторонние люди угадывали во мне то, что отказывался замечать муж. Это будто шаг в безоблачное детство, как шаг в поросшее вековыми дубами прошлое. То самое прошлое, когда я гуляла по улицам не в чопорных деловых костюмах, а в лёгких платьицах, сарафанах, в легкомысленных юбочках и возбуждающих фантазию блузах. То прошлое, в котором я чётко знала своё предназначение. И этим предназначением было раскрывать новые таланты, первой видеть прекрасное. Этим предназначением было стать воздушной феей и милой крёстной многим юным дарованиям. А также мне бы довелось раскрыть многие и многие тайны давно ушедших шедевров, культовых личностей. Возможно, даже создать собственную мастерскую.

Я никуда не ушла. Так и топталась в пыльном дворе, пытаясь отдышаться. Вышагивала от дерева к дереву. От скамьи к скамье. Склонялась, чтобы вдохнуть аромат ночной лилии. Удивительно, но он разительно отличался от запаха, что цветок источал в знойный день. Опомнилась я, только когда в глубине двора заурчал своей мощью и непокорностью мотор дорогой тачки. Тут же, ослепляя, вспыхнули фары. А глупое сердце пустилось вскачь. Опомнившись, я даже сумела напряжённо улыбнуться, мол, что за бред, откуда ему здесь оказаться?.. Удалось сделать шаг назад и почти отвернуться. Но когда мотор недовольно взревел, и машина сорвалась с места, чтобы застыть ровно перед моими ногами… вот тогда улыбок больше не осталось. Только обволакивающий жар, губительная пустыня на губах и болезненная резь в глазах, которые так старательно цеплялись за гневный взгляд, спрятанный за белым светом фар. Мотор снова взревел. Вилы на бампере казались раскалённым орудием древних богов. Смелых, решительных. Богов, которые могут убить или клеймить, забирая тебя в пожизненное рабство. Но я не хотела в рабство. Я хотела чего-то другого. Чего-то неопределённого, неосязаемого, призрачного. Может быть, ощущения полёта…

Фары погасли, оставляя в глазах лишь мыльные блики, дикие вспышки которых разрывали нутро своей необузданностью. А потом Егор вышел из машины и придавил меня тёмным взглядом исподлобья.

– Саш, садись, поговорим. – прохрипел он, опираясь локтями о блестящую крышу. Закрыл ладонями лицо, размеренно вздохнул. – Ну ты же понимаешь, что разойтись по-хорошему не получится! – усмехнулся он так, будто и сам не был рад этому факту.

Его голос манил своей желанностью, своей естественностью. Так, будто он имел право произносить эти слова, делать подобные предложения, будто имел право решать что-то за меня! И магнитом тянуло к беспощадному огню. Но я не пошла.

Ни на зов. Ни на сверхъестественную тягу. Я развернулась и ушла, не проронив ни слова. Потому что у меня не было для него слов. Какие уж тут слова, когда готова отдать всю себя без остатка? А потом умереть. Потому что чудес не бывает.

Вернувшись домой, поняла, что время уже давно перевалило за полночь. «А подышать так и не успела» – мрачно подумала я, возвращаясь в замкнутый круг тяжёлой и уставшей атмосферы квартиры. Витя выключил свет, но дверь спальни оставил открытой. Видимо, чтобы знала, куда идти, когда «отпустит». Правда, в одну постель с мужем не тянуло совершенно и, желая отыграть роль заботливой мамочки, я заглянула в комнату к сыну. Лёшка не спал. Правда, как только я вошла, тут же свернул все вкладки на компьютере.

– Надеюсь, ты сейчас не запрещённый контент обозревал. – улыбнулась я, в очередной раз выдавая себе мысленный подзатыльник за то, что не заметила, как же быстро сын вырос.

Лёша очень красноречиво поморщился.

– Скажешь тоже. – буркнул он и развернул вкладки. – Я думал, отец вошёл. – мученически выдохнул сын и повернул монитор ко мне. Я слезливо вздохнула, глядя на красочные острова Филиппин. – Мы, правда, поедем туда?

– Правда. – горестно кивнула я. – А ты хочешь?

– Очень хочу. Там будет кайтсёрфинг и вейкбординг. Это мегакруто. Ты разрешишь мне попробовать? Без экстрима, честно. Просто на доске постоять.

– Я даже не знаю, что это. – призналась я, слегка растерявшись. – Давай я пока не буду отвечать согласием, а посмотрю насколько это безопасно. Если там будет инструктор… и шлем… – нахмурилась я, прикидывая, насколько это актуально, – и страховка, – добавила я уже более осознанно. – В общем, если всё это будет, то почему бы и нет…

– Мам, ты лучшая! – сверкнули азартом глаза сына. – Только ты папе не уступай. – добавил он тут же, но значительно тише. – Он на работу звонил. Просил директора как-нибудь его задержать.

– Ну, об этом не беспокойся. – привычным жестом я расправила его густую чёлку. Так, что Лёша даже не сразу вспомнил взбрыкнуть и уйти от прикосновения. – Я настроена решительно.

– Вы не разведётесь?

– А это ты откуда взял? Не разведёмся, конечно.

– Ну… тогда хорошо.

– Что-то я не слышу радости и облегчения в голосе. – некстати заметила я и Лёша безразлично пожал плечами.

– Просто я иногда не понимаю, почему ты всё это терпишь.

Что «это» я уточнять не стала. Витя часто бывает груб и вполне возможно, что ревностные чувства ребёнка к любимой маме такого отношения простить не могут.

– Я люблю твоего папу, да и все наши ссоры… это всё так… по глупости и неопытности. К тому же, он быстро отходит и всегда извиняется.

– Можно подумать, его паршивые цветы могут что-то исправить. – буркнул Лёша и я сглотнула ставший в горле горький ком.

– Дело не в цветах, а в признании ошибок.

– Если это называется «любовь», то я предпочту обходить её стороной. – совсем по-взрослому добавил сын и я мягко рассмеялась.

– Какой же ты ещё глупенький… – не сдержалась я и снова потрепала его шевелюру. Теперь отчётливо видела, что Лёша не уклонился осознанно.

– Я просто хотел сказать… – Лёша перехватил воздуха, чтобы не спасовать. – В общем, если ты вдруг живёшь с ним из-за меня…

– Ну, ну. Не нужно произносить вслух того, о чём совсем скоро пожалеешь. Учись на чужих ошибках.

– Но…

– А если подобные мысли снова закрадутся к тебе в голову, помни: твоя мама не из тех, кто будет прогибаться под обстоятельства. Ссоры – это всё проходящее. Настоящее чувство гораздо глубже. Это чувство защищённости, доверие, теплота. И всё это, уж можешь мне поверить, между нами есть. И наши споры – это желание сделать друг друга чуточку лучше, ведь со стороны всегда кажется, как будет правильнее.

– Хочется верить, что всё это действительно так. – натянуто вздохнул сын и я выдавила из себя приободряющую улыбку.

– Ну… в любом случае, я тебя услышала и при необходимости приму эти слова к сведению. – сделала я внушение взглядом. Сын пусть и нехотя, но согласно кивнул.

– А какого цвета там море? Оно действительно такое, как на картинке? – вдохновлённо начал он и я в очередной раз поняла, что на данный момент моей романтичности в сыне куда больше, нежели практичности от отца.