И потащил его на завод. Валера поник и даже не плакал. Только тихо скулил, когда ему вручили перчатки и заставили работать с облитыми машинным маслом деталями.
Обед наступил неожиданно и был как глоток свежего воздуха посреди ада беспробудного.
- Вот ты прав, Лерыч-Валерыч, - разглагольствовал Дима Потин, сидя за столом с гнутыми металлическими ножками и фанерной столешницей. Перед ним стояла тарелка с борщом и стакан ярко-розового киселя. - вот хлеб - это же тема! Он и голова всему и желудок. И хорош по-всякому. Свежий или сухарик. Просто ломоть или бутерброд. С солью или сахаром. А корочка, натёртая чесночком? А маслице сливочное? А шматочек сальца да с лучком? Ах, хлеб-хлебушек. Счастье, как оно есть.
Валера замер, поражённый гениальной по своей сути мыслью.
Ведь что получается-то. Он-хлебушек немного зачерствел, вот от него носы-то и воротят. А что делают с зачерствевшим хлебушком? Правильно! Натирают корочку чесночком для аромата и сливочным маслом для красоты. Обрадовавшийся Валера-хлебушек схватил и того и другого, разделся, обнажая подчерствевший, посеревший бок и как давай натираться. Он аж зажмурился от счастливого предчувствия - вот сейчас его захотят, обкусают и съедят. К тому же обед.
Открыл глаза, а люди разбежались. Даже Дима Потин с грохотом упал вместе со стулом и, как раненый партизан, пополз прочь из столовой, не сводя глаз с бывшего друга.
И понял тогда Валера, что всё безнадёжно. Прогорк, размок, местами (срам-срам) начинка выпирает. Кто его такого страшного есть захочет? Упал Валера на колени и зарыдал по своему утерянному предназначению.
Так и пошло дальше. Валера-хлебушек из дома, где его испортили, ехал на работу, на которой им все брезговали. А потом обратно. Постепенно пропитывался он всякой гадостью и становился всё менее аппетитным. И лишь иногда снилось ему счастливое - магазин хлебушков и он на полочке свежий, румяный, да хрустящий.