– С вами все в порядке? – спросила Инес.
Селин поспешно наклонила голову, спрятав лицо за завесой длинных каштановых волос.
– Да, просто замечательно.
– Вы плакали. – Инес знала, что это звучит бестактно, но ведь нечестно делать вид, что все в порядке, когда мир буквально рушится. За год, что Инес была замужем за Мишелем, женщины так и не подружились, хотя Инес и пыталась. С лица Селин, спокойной и серьезной, не сходило хмурое выражение, а Инес во всем искала светлую сторону. Через месяц после переезда в «Мезон-Шово» она услышала, как Селин шепнула Тео, до чего ее допекает вечная и безосновательная жизнерадостность Инес. После этого по крайней мере стало понятно, почему Селин кидает на нее такие сердитые взгляды.
Селин прерывисто вздохнула:
– Да, да, Инес, я беспокоюсь о своих родных.
– О, – Инес растерялась. – Но, мне кажется, с ними все обойдется. Я уверена, что немцы не тронут мирных жителей.
Из горла Селин вырвался странный звук, не то смех, не то рыдание.
– Инес, неужели вы забыли, что они евреи?
– Да, да, конечно. – Честно говоря, Инес об этом не слишком задумывалась. Несколько раз за последние месяцы тема всплывала в разговорах, когда приходили новости об облавах на евреев в Германии, но не более того. Инес знала, что отец Селин – из еврейской семьи, мать, умершая два года назад, – католичка, а религиозным воспитанием дочери они особо не занимались. – Но не надо так тревожиться. В конце концов, это Франция.
Селин долго молчала, но, когда Инес уже решила, что ответа не будет, сказала:
– Вы правда думаете, что под властью немцев это будет хоть что-то значить?
Ну зачем смотреть на все как на конец света? Инес закусила губу, потом уверенно произнесла:
– До сих пор в новостях еще не было ни слова о том, что здесь что-то происходит с евреями. Увидите, все обойдется.
– Верно, – коротко ответила Селин и отвернулась.
Инес посмотрела, как она нагибается, поднимает с пола ящик шампанского 1928 года и, тяжело ступая, уходит с ним по коридору в сторону тайника, взяла свой ящик и поспешила за ней. Мышцы жгло от непривычной нагрузки.
– Вы ведь из-под Дижона?
– Да, из Нюи-Сен-Жоржа, это совсем рядом, почти строго на юг.
– Значит, ваши отец и его родители дальше от немцев, чем мы. – Инес помнила, что Дижон примерно на триста километров южнее Шампани. – И, может быть, они уже движутся на юг. – Мишель недавно рассказывал, что тысячи беженцев запрудили дороги, спасаясь от приближающихся немцев.
– Нет. – Селин, не глядя на Инес, поставила ящик на каменный пол тайника. – Отец управляет винодельней, а почти всех работников услали на фронт, и он понял, что не может бросить хозяина, который всегда очень хорошо к нему относился. Дед с бабкой решили остаться с ним.
– Наверняка все обойдется.
– Наверняка обойдется, – повторила Селин, но в ее интонации слышались горечь и страх, поэтому Инес замолчала и вернулась к бутылкам.
Она и сама беспокоилась бы о своих родственниках, если бы не осиротела в шестнадцать лет: отец умер от инсульта, а спустя два месяца от сердечного приступа скончалась мать. Ни братьев и сестер, ни другой родни у Инес не было; она оказалась совершенно одна. К счастью, девочку взяла к себе семья ее закадычной подруги Эдит, и она вновь обрела дом, а в начале 1938 года покинула родной Лилль, где больше ничто ее не держало, и последовала за Эдит в Шампань.
Эдит тогда влюбилась в молодого ресторатора по имени Эдуар Тьерри, который унаследовал семейную брассери в Реймсе. Инес, опечаленная неизбежным, как ей казалось, расставанием с Эдит, негодовала на Эдуара, но Эдуар после скромной свадебной церемонии под барочным куполом церкви Сент-Мари-Мадлен в Старом Лилле, когда она вытирала слезы, предложил ей переехать и поселиться вместе с ним и Эдит в его большой квартире, расположенной прямо над ресторанным залом. Вы, – торжественно произнес он, – ее лучшая подруга. Конечно, оставайтесь с нами сколько пожелаете.
Инес была поражена и тронута до глубины души. Поначалу ей не верилось, что Эдуар действительно хочет видеть ее в своем доме, но он показал себя исключительно радушным хозяином, старался со всеми перезнакомить, а иногда даже спрашивал ее мнения о политике. Время от времени Инес помогала Эдуару за стойкой, так что у нее появился и небольшой заработок. А когда холодным осенним вечером 1938 года Эдуар пригласил отобедать у них своего давнего друга Мишеля Шово, объявив, что он очень подходящий холостяк, Инес показалось, это судьба.
– Ой, Мишель такой красавец! – воскликнула, хлопая в ладоши, Эдит, когда Эдуар пошел проводить гостя и женщины остались вдвоем. – Правда, Инес?
Инес улыбнулась, ее сердце все еще трепетало:
– Ты заметила, какие у него глаза?
Глаза у Мишеля были пронзительно-синие, такие, что видят тебя насквозь. Он был высокий, плотный, светловолосый, с резкими чертами лица; чуть старомодный костюм сидел на нем великолепно.
– Глаза? – Эдит рассмеялась. – Я, дорогая моя подруга, заметила только одно: что весь вечер эти глаза смотрели только на тебя. Да и как он мог устоять? Ты же красавица! – Эдит обладала даром вселять оптимизм. Когда подруге бывало плохо, она всегда находила способ поднять настроение. – И он владелец «Мезон-Шово», представляешь? – При этих словах Эдит многозначительно подняла брови.
– А держался так скромно, – сказала Инес. Мишель принес с собой три бутылки шампанского во льду из винограда трех разных сортов с собственных виноградников, но деликатно отклонял все вопросы Инес о его винодельческой империи и всякий раз переводил разговор на нее саму. Расспрашивал ее о жизни в Лилле, о дружбе с Эдит, интересовался, успела ли она уже попутешествовать по Шампани.
Позже подруги пришли к выводу, что Мишель таким способом просил Инес о свидании. Он, как и Эдуар, был на несколько лет старше Эдит и Инес и тоже намного серьезнее. Инес объясняла это тем, что обоим мужчинам пришлось рано, в возрасте чуть за двадцать, принять семейное дело, а с ним – ответственность, размер которой она с трудом могла представить.
– Я пока ни разу не выезжала из Реймса, – ответила она Мишелю, – и с удовольствием взглянула бы на окрестности.
– Правда? – Мишель улыбнулся, и внутри у Инес все затрепетало. На следующей неделе он позвонил, а к весне они были помолвлены и в начале мая поженились. Причин медлить не было: у Мишеля, как и у Инес, не оставалось в живых никого из близких родственников.
Дальнейшая жизнь рисовалась Инес лучезарной. Она – молодая жена владельца престижного дома шампанских вин! Ей предстоит жить среди холмов, покрытых виноградниками, и каждый вечер пить игристое вино!
Однако действительность оказалась иной. После того как свадьба была сыграна, супруги редко выбирались в Реймс. Живописный пейзаж довольно скоро сделался для Инес обыденным, да и бутылка, которую они регулярно откупоривали к ужину, перестала ощущаться как праздник.
Но хуже всего было то, что, уехав из Реймса, Инес лишилась возможности ежедневно болтать с Эдит или даже участвовать в беседах с Эдуаром. Мишель даже во время своего недолгого ухаживания за ней не отличался большой разговорчивостью, а сейчас сделался еще серьезнее и еще глубже погрузился в дела. Зачастую их совместные трапезы проходили в полном молчании, потому что Мишель размышлял о производственном графике или отношениях с владельцами виноградников, а обсуждать эти вопросы с Инес категорически не хотел.
Инес надеялась, что они с Мишелем будут ездить в Реймс в гости к друзьям, но, хотя город находился от Виль-Домманжа в каких-нибудь сорока минутах езды на автомобиле, он с таким же успехом мог находиться в другой стране. Бо́льшую часть дней Мишель был занят от зари до зари, а отпускать Инес одну на машине не любил. По сути, она оказалась заперта в доме, который не ощущала своим.
Конечно, уже при первом посещении «Мезон-Шово» Инес познакомилась с могучим темноволосым Тео и его женой, элегантной и сильной Селин, но подружиться с ними, как она надеялась, ей не удалось. Тео, погруженный в работу, мог вообще не показываться неделями, а Селин была такой же серьезной и немногословной, как Мишель. И при попытках Инес поделиться с ней новостями или сплетнями из города еще больше замыкалась.
