Гривасов не удержался и метнул торжествующий взгляд в сторону Разладина. Трое против одного.
– Что ж, – пробормотал Вакуленко, сделав паузу после слов Власова, – Марк Андреевич, еще раз хвалю вас за всестороннее изучение проблемы и оригинальный подход, но сам я тоже склоняюсь к мнению Филиппа Сергеевича. Хвалю весь отдел за проделанную работу. Считаю совещание наше завершенным. Можете вернуться к исполнению своих обязанностей.
Разладин изумленно посмотрел на Осипа Евдокимовича. На лице Марка читалось недоумение. Его коллеги один за другим покидали кабинет, а Разладин все пытался понять, что такого сказали Илья и Филипп, какие аргументы привели, чем его победили. Они наговорили море неопределенной чуши, а Вакуленко, даже не пытаясь пораскинуть мозгами, просто примкнул к большинству. Марк почувствовал, как съеденный на обеде салат тошнотой подступает к горлу.
– Марк Андреевич, в чем дело? – Вакуленко удивился, что Разладин все еще стоит в его кабинете, причем стоит с таким перекошенным лицом, что самому Осипу стало не по себе. – Вы здоровы?
– Здоров ли я? – Марк пару раз усмехнулся, резко подернув плечами.
– Знаете что, – Вакуленко заметно растерялся. Его обвислые пухлые щеки вздрагивали вслед за плечами Разладина, – возьмите-ка себе отгул на сегодня. Вы хорошо поработали, но вам явно не здоровится. Ага?
Марк еще раз усмехнулся этому «ага».
– Ладно, – медленно кивнул он и вышел из кабинета, не глядя на начальника.
Разладин прошел мимо остановки. От трясучки в трамвае могло и стошнить, поэтому он решил идти пешком. Дорога до дома заняла два часа. Зайдя в квартиру, Марк снова погрузился в апатию. Он ненавидел свободное время, но сегодня еще больше он ненавидел свою работу и коллег. Разладин вспоминал разговор на планерке, все пытался понять, о чем же говорили Осип, Филипп, Власов… С Яной все ясно – та действовала назло Разладину. Но эти-то трое чем победили? Благодаря каким аргументам? Из-за чего теперь несколько отличных опытных специалистов выбросят на обочину?
Хуже всего то, что в глубине души Марк знал ответы на эти вопросы. Но ответы были настолько ужасными, что он боялся их признать, боялся о них думать. Но даже неназванные они щемили сердце – настолько сильно, что Разладин уже поздно вечером, лежа в темноте, безнадежно и беззвучно заплакал. Лишь редкие соленые капли стекали по его лицу, а прерывистое дыхание рассекало темноту комнаты.
– Почему вы плакали? – удивленно спросила Елена, когда пациент начал рассказывать, как началась его рабочая неделя.
– Честно говоря, в тот момент я плохо понимал свои эмоции. Мне просто было очень… грустно. Так грустно, что невозможно было сдержать слез. – Произнеся последнюю фразу Марк буквально размяк в кресле. Лукьяненко с жалостью оглядела его обессиленную фигуру. – Наверное, все-таки скоро уволюсь, – внезапно передернул он разговор на другую мысль. – Может быть, и месяца не доработаю.
– Что происходило в следующие дни: во вторник и сегодня? Была ли какая-нибудь реакция на произошедшую ссору с вашим коллегой?
– Ничего особенного. Только Гривасов ходил, задрав нос, петушился. Гордился тем, что именно его список одобрили, а не мой.
– Вы злитесь на него, Марк?
– Злюсь? Нет. Плевал я на него. Пусть говорит и делает, что хочет. Меня не волнует.
– И тем не менее вы плакали вечером в понедельник.
– Да, но… Поймите, не от обиды на Филю плакал, не от неудачи в споре на совещании и уж конечно не от того, что окна не дали открыть, – разве это поводы? Мне… не знаю… Мне просто было больно на душе. Не знаю, как еще вам объяснить. Наверное, все навалилось.
– Раньше с вами такое бывало? Перепады настроения, слезы…
– Давно не было. Очень давно. С подросткового возраста, наверное. Может быть, это от лекарств?
– Сомневаюсь, Марк. Мне все-таки кажется, что причины вашего стресса не в препаратах, а в эмоциях, которые вы испытываете.
Разладин слегка наклонился вперед и задумался, запустив пальцы в волосы.
– Может быть, открыть окно? – предложила Лукьяненко, заметив на лице пациента признаки головной боли. – Сегодня на удивление приятная погода. Тепло, солнце выглянуло.
– Да, можно, если вас не затруднит.
Елена приоткрыла фрамугу, и Марк посмотрел на нее просветлевшим взглядом.
– Вы сказали, что не испытывали подобных эмоциональных всплесков с подросткового возраста. Не помните, что тогда выводило вас из равновесия?
– Да все как у всех: расставание с подружкой, ссоры с родителями, проблемы в школе…
– Вы часто ссорились с родителями?
– Не чаще остальных подростков, как мне кажется.
– А вы настолько хорошо знаете, что было у остальных?
– Я же общался со сверстниками. Имею представление.
– Что ж, это правда. Ни одно взросление не проходит без ссор и конфликтов с родными. Но, поверьте мне как практикующему психологу, даже среди очень похожих случаев находятся отличия. История каждого пациента уникальна. Поэтому расскажите подробнее, что вы думаете о своем детстве.
Марк на полминуты задумался, прежде чем ответить.
– У меня было счастливое детство, – уныло протянул Разладин.
– Почему вы так думаете?
– Сравниваю со сверстниками опять же… Меня хорошо кормили, не били, дома всегда были какие-то сладости, фрукты, были игрушки. – По удрученному взгляду пациента было ясно, что эти воспоминания его не радуют. – Мы не переезжали каждый год на новое место, а жили в частном доме, хорошем доме без мышей и дыр в крыше. Родители много работали и хорошо обеспечивали всю семью.
– Сколько детей в семье?
– Трое: я, старший брат и младшая сестра. С нами еще какое-то время жила бабушка, пока не умерла. – На этих словах взгляд Марка словно потух. – Дом был большой, всего хватало, так что детство было счастливое.
– А как же ссоры с родителями?
– У всех они были. Это нормально.
– Да, но я спрашиваю не обо всех, а конкретно о вас.
– А что обо мне… Ругали, когда получал плохие отметки в школе, наказывали, если набедокурю дома или опять же в школе.
– Как наказывали?
– Когда был совсем маленьким, в угол ставили. Как стал постарше, отправляли на чердак без телефона и компьютера. Своеобразный арест. Отец сам по молодости полгода в заключении провел и меня тоже наказывал такой домашней тюрьмой. «Подумай над своим поведением», – любил он приговаривать. На чердаке одна комнатка была, что-то вроде чулана. Потолок низкий, никаких окон, только узкая дверь и одинокая тусклая лампочка. Там было хуже всего. Ни одного просвета, ни одной даже маленькой щелочки. Только запертая дверь. Меня держали там по два – три часа за какую-нибудь пустяковую провинность.
Елена заметила, как Марк стал прерывисто дышать во время рассказа, как его глаза забегали из угла в угол, как чуть подрагивала нижняя губа.
– А как вас награждали за достижения? – Лукьяненко попыталась подвести пациента к более приятным воспоминаниям.
– Обычно сладостями какими-нибудь или игрушками. Баловала больше бабушка. Она очень меня любила. Никогда не ругала, даже если я действительно напортачил. Когда я родился, у бабушки несчастье случилось – дом сгорел. Вот она и переехала к нам. Старший брат уже в школу ходил, после школы – на секцию, так что весь день занят. Мама с папой с утра до вечера на работе. Вот бабушка со мной и нянчилась. Я ей как родной сын был. А она для меня была, пожалуй, даже ближе, чем мать с отцом. В чем бы я ни провинился, во что бы ни вляпался, она всегда была на моей стороне, всегда защищала.
– Сколько вам было лет, Марк, когда она умерла?
– Пятнадцать… Хотя нет, полных лет только четырнадцать.
– Это был первый раз, когда вы столкнулись со смертью?
– Да, – тихо ответил Разладин.
– Что вы почувствовали? – с участием спросила Елена.
– Что я почувствовал… Хм, – Марк поджал губы. – Знаете, а ведь именно тогда я, наверное, последний раз по-настоящему плакал. Прямо рыдал. Еще и родители подливали масла в огонь. Последние годы отношения у них с бабушкой были не самыми теплыми. Тесно стало в доме. Бабушка была им явной обузой. Когда она скончалась, казалось, кроме меня о ней никто и не горевал. Открытого пренебрежения, конечно, тоже никто не выказывал, но я уже был в том возрасте, когда мог замечать в людях равнодушие. Похоронили ее тихо и скромно, без церемоний, без поминок. Я даже не знаю, где ее могила. Будто бы был человек – и просто исчез.
