– Ступай к этому домику, подальше от рельсов, и жди, как хороший мальчик.
Сказав это, кондуктор махнул человеку, высунувшемуся из локомотива, который вёз поезд, и забрался по ступенькам. Зашипели отпущенные тормоза, поезд медленно тронулся и постепенно разгонялся, пока не исчез за плавным поворотом.
Оставив мальчика в одиночестве посреди леса.
Отвернувшись от рельсов к домику, он увидел выбегающую из леса изрезанную колеями дорогу. Маленький, побитый жизнью пикап был припаркован – или брошен – там, где кончался лес.
Рядом никого, и мальчик подумал, что даже живя в городе, где ездили тысячи машин и грузовиков – старых, потому что новых не производили из-за войны, – он никогда не видел такой развалины, а потому решил, что пикап бросили здесь догнивать. Корпус его был разрезан так, чтобы сзади поместилась какая-то деревянная коробка, точно это кузов. В ней лежали старые мешки и во все стороны торчали ржавые железяки. Вместо лобового стекла стояло обычное четырёхкамерное окно, которое держалось на чём-то, что больше всего напоминало бельевую верёвку. В довершение всего этого на узкие колёса с деревянными спицами были намотаны истлевшие резиновые прокладки для крышек.
Машина выглядела так, будто целиком состоит из ржавчины и держится на выцветшей чёрной краске.
Внезапно он почувствовал себя страшно одиноким. Вокруг не было ничего, кроме домика и рельсов, уходящих вдаль. Казалось, ещё немного, и он сядет на свой картонный чемоданчик и заплачет, но тут из кустов, неподалёку от которых и был припаркован грузовичок, поправляя заплатанный комбинезон, вышел пожилой мужчина.
Вторая мировая война прошлась своим сапогом по всем сферам жизни. Из-за жёсткого распределения многие обычные продукты – сахар, мука, мясо, почти все овощи – практически исчезли из продажи. Резину для труб и шин купить было невозможно, бензин – только понемногу, в специальные дни и по талонам.
Но самое главное – почти исчезли молодые мужчины: они либо сражались на фронтах, либо остались там навсегда. Америка же превратилась в страну женщин и стариков, не пригодных к военной службе. Поэтому все привыкли к тому, что везде работают старики: водят такси, собирают мусор, носят лёд (тогда далеко не у всех были холодильники, и многие использовали вместо них коробки со льдом).
Но мальчик никогда не видел настолько старого человека. Согнутого жизнью так, что руки его висели по сторонам, раскачиваясь по-обезьяньи, пока он шёл от кустов к машине. Он не брился, наверное, уже много лет, хотя, может быть, подрезал бороду, которая – мальчик видел издалека – была вся в пятнах от табачного сока.
Старик обильно сплюнул коричневой слюной, наскоро утёр подбородок рукавом и, заметив мальчика, помахал ему рукой, подзывая к себе.
Мальчик не двинулся. Не то чтобы он боялся – в городе он видел людей страшнее и грязнее, – но ноги его не слушались.
Старик снова помахал.
Мальчик всё ещё не двигался.
– Ты Гэри, – не вопрос, утверждение.
Голос у старика был хриплый и булькающий.
Мальчик кивнул.
– Ты Гэри, – повторил он и добавил: – Я приехал за тобой.
Старик говорил с сильным скандинавским акцентом, который вместе с хриплостью и бульканьем делал его речь едва разборчивой.
– От второй сестры, – проквакал старик. – Я отвезу тебя к ней.
Плевок.
– Юнис была первой, Эдит вторая.
Плевок.
Юнис. Имя матери мальчика. Что-то знакомое.
– Я отвезу тебя к ней. Иди, садись в машину.
Он знал, что у него есть тётя по имени Эдит. Хотя он никогда не слышал, чтобы её называли иначе, чем Эди, этого хватило, чтобы мальчик пошёл к старику. Он дотащил свой чемоданчик до грузовика и переложил через деревянный бортик кузова.
У машины не было ни дверей, ни заднего сиденья. Мальчик зашёл с пассажирской стороны и взобрался на то, что изображало переднее сиденье. Безо всякой набивки, только голые пружины, покрытые грязной джутовой тканью. Без двери, которую можно было бы закрыть. Даже держаться было не за что, кроме пружин в сидении. Он не думал, что грузовик заведётся – или что вообще способен завестись, – поэтому не волновался, что вывалится.
Старик подошёл к машине с водительской стороны и встал там, сипя и сплёвывая. Потом повернулся к мальчику.
– Я Орвис. Люди на маршруте зовут меня Орвис. Так что ты можешь звать меня Орвис. Они отсюда далеко, Сиг и Эдит, слишком далеко, чтобы пешком идти, и телефонов здесь нет, даже спаренных, для подслушивания[6], так что они не знали, когда тебя ждать.
За всё время их дальнейшего знакомства мальчик никогда не слышал, чтобы Орвис произнёс столько слов подряд.
– Они просили заехать сюда на маршруте и подхватить тебя, когда приедешь.
– Что такое маршрут?
– Почта. Я развожу почту по фермам на маршруте. Раньше этим занимался молодой Педерсон, но он ушёл на войну, так что я за него, пока он не вернётся. Раньше у меня была повозка с лошадью, сани зимой. Но лошадь поймала колики и умерла, так что теперь я езжу на этом грузовике.
Говоря так, Орвис наклонился, щёлкнул большим переключателем на приборной панели, а потом поправил два рычага внизу по обе стороны от руля.
– Его трудно завести, когда постоит.
С этими словами он подошёл к машине спереди. Мальчик заметил, что там из дырки под радиатором торчала рукоятка. Орвис положил одну руку на капот, вторую опустил вниз, положил на рукоятку и дёрнул.
Тишина. Грузовик молчал.
Орвис выругался и снова дёрнул. Снова не произошло ничего. Он снова выругался, уже громче. Хотя мальчик не понимал слов – позже, вспоминая этот день, он думал, что это были норвежские слова, – но по выражению лица Орвиса понимал, что это ругательства. Подробные ругательства. Злые ругательства.
– Подсос[7]! – крикнул Орвис, орошая окно слюной вперемешку с табачным соком и мокротой. – Рычаг сбоку от руля! Поддай подсос, живо! Подними рычаг малость!
В этот момент мальчик осознал три вещи. Во-первых, у Орвиса почти буквально пошла пена изо рта – так яростно он ругался и дёргал рукоятку. Во-вторых, он до ужаса боялся человека, который впадает в такое бешенство из-за машины.
В-третьих, рычага было два. Не один.
Мальчик не осмелился спросить, который из рычагов был подсосом. Подумал, что если один рычаг хорошо – два лучше. Поэтому дотянулся до обоих и дёрнул их до упора вверх.
Один рычаг и в самом деле был подсосом.
Подтолкнув его, он подал больше бензина в двигатель. Рванув его до упора вверх, он подал намного больше бензина в двигатель. Сильно больше, чем нужно было, чтобы машина завелась или поехала. Решительно больше. Достаточно, чтобы превратить двигатель в готовую разорваться бомбу.
Второй рычаг определял, когда свечи зажигания дадут искру и подожгут бензин в двигателе.
Это значило, что два рычага были не лучше одного. И крайне неправильно задирать оба рычага до упора вверх.
Но именно это и сделал мальчик.
Если правильно настроить зажигание и повернуть ручку в правильный момент, искра поджигает топливо, и двигатель запускается аккуратно и безопасно для рук человека, дёргающего рукоятку.
Если зажигание настроено неверно, двигатель попросту не запустится и ничего не случится. С этим и столкнулся Орвис, пытавшийся завести машину.
Но…
Но если наполнить двигатель легковоспламеняющимся бензином и его парами, как в этой ситуации, и настроить зажигание уж совсем неправильно, как сейчас, тогда топливо взорвётся в самый неподходящий момент, когда поршни находятся в самом неудачном положении. Мотор не заведётся, а взрыв толкнёт их не в том направлении и заставит весь двигатель крутиться назад с огромной, ужасающей мощностью.
И больша́я – бо́льшая – часть взрывной энергии передастся обратно в рукоятку и заставит её бешено вращаться в обратном направлении, передавая всю мощь двигателя в руки, плечи и тело человека, который пытался завести машину.
