– Для вас всегда, Иван Григорьевич, – откликнулся я.

– У меня интервью брали для одной программки, – как-то неуверенно продолжил Пичугин. – Нельзя ли посмотреть, что они там выпустят?

– Вы какие-то спорные вопросы поднимали?

– Да как вам сказать…

– Говорите, как есть, Иван Григорьевич. Здесь все свои.

Пичугин посмотрел куда-то вбок, на оконные жалюзи.

– Понимаете, там корреспондент спрашивал про перестроечные времена.

– Ну и что?

– Да я тогда был в группе «Коммунисты за демократию».

– Мало ли кто где был, Иван Григорьевич!

– Это верно. Только я письмо одно коллективное подписывал, от имени депутатского корпуса.

– Про что письмо?

– В поддержку суверенитета России, против союзного центра, – через силу выговорил Пичугин.

Я помотал головой.

– Простите, не пойму что-то, Иван Григорьевич. А что тут страшного? Тому письму семнадцать лет исполнилось.

– Понимаете, у меня округ сельский, там народ консервативно настроен. До сих пор живут прошлым. Могут быть кривотолки.

– А что за канал интервью брал?

Депутат назвал канал.

– Иван Григорьевич, дорогой! Он же в вашем округе не ловится.

– Совсем не ловится? – с сомнением переспросил Пичугин.

– То есть абсолютно!

Депутат помолчал и потеребил кожаный ремешок портфеля.

– Если так, то ладно. Но вы всё-таки поинтересуйтесь у них до эфира, что они оставили, а что убрали. Хорошо, Алексей Николаевич?

– По-вашему, федеральные телеканалы проводят сбалансированную политику, и цензуры на них нет?

Ну и детки пошли нынче. Девушка с африканскими косичками, задавшая мне очередной вопрос, была настроена наступательно. Вводная часть беседы со студентами осталась позади, и со стороны будущих пресс-службистов начался хороший, плотный натиск.

Я мило улыбнулся.

– Федеральные телеканалы – это не по моей части, скажу сразу. Мы с ними практически не взаимодействуем – точнее, они с нами. Так что на себе или своих коллегах их политику не ощущаю.

– Ну а что с цензурой? Вы признаёте ее наличие?

– Под цензурой вы, очевидно, имеете в виду редакционную политику. Цензуры как системы специальных государственных структур в нашей стране не существует. Более того, она официально запрещена.

– Хорошо, – донеслось из противоположного угла конференц-зала, – а с редакционной политикой федеральных каналов лично вы согласны?

«Живенько сегодня дискутируем», – подумал я.

– Если бы я был тотально не согласен, то ходил бы с плакатом на марши несогласных.

Раздался смех.

– Если же говорить серьезно, – я погасил улыбку на лице, – то у каждого канала своя собственная линия, своя политика. И рассматривать надо каждый случай в отдельности. Мне что-то нравится, а что-то нет. Нормальное явление.

– Алексей Николаевич, – подняла руку другая девушка, в строгом деловом костюме, – вы профессионально отвечаете на острые вопросы. Я сама хочу стать руководителем пресс-службы, если получится. Я пишу дипломную работу о городской прессе девяностых годов, была в библиотеке и почитала некоторые ваши старые публикации. Вы тогда еще не работали в парламенте и были очень зубастым журналистом. Вы жестко критиковали власть. Скажите, с тех пор ваши убеждения изменились? Извините, если это некорректный вопрос.

– Вопрос корректный, – спокойно ответил я. – Ни от одного из написанных тогда слов я не отказываюсь. Просто если появляется возможность что-нибудь сделать, что-нибудь изменить к лучшему, надо ее использовать. Мне предложили почти с нуля сформировать пресс-службу, и я решил, что это может быть интересно и… полезно. Критиковать, не неся реальной ответственности ни за что, конечно, легче.

– А чем лично для вас является служба в аппарате заксобрания? – подхватила «африканка». – Вы пока чиновник с небольшим стажем…

Лесных, приставленный к нам в качестве смотрящего и сидевший у стеночки, с любопытством покосился на меня. Его шеф, товарищ Забегалов, пробыл на мероприятии минут пять, послушал, понюхал и удалился. Я, в свою очередь, посмотрев на Лесных, ощутил какой-то странный душевный подъем.

– Вы мне, наверное, не поверите, сейчас опять будете смеяться, – сказал я. – Для меня нынешняя служба это не статус, не стаж и даже не деньги. Это самореализация.

Фразы вылетали одна за другой, как автоматные очереди.

– Мне интересно здесь работать, – говорил я. – Я вижу и чувствую, что у меня получается, хотя на этот счет могут быть и другие мнения. Задача пресс-службы, как я ее понимаю – это создание положительной атмосферы. Журналисты, которые обращаются к нам за информацией, должны чувствовать человеческое отношение к себе. Если не будет его, то вся наша кипучая деятельность окажется напрасной.

Кресло под товарищем Лесных громко скрипнуло.

– Вам, возможно, предстоит занять в будущем мое место или место одного из моих преемников. Я хочу, чтобы вы уважали журналистов – конечно, тех из них, кого есть за что уважать. Пожалуйста, помните о том, что у этих людей довольно непростое ремесло. И… всё-таки это мы, пресс-службы, для них, а не они для нас. Журналисты первичны, мы вторичны, – закончил я.

– Вы правильно говорите, Алексей Николаевич, – заметил юноша, сидевший рядом с деловой девушкой. – Но, знаете, на словах все чиновники за открытость и гласность. А вот потом, после их обещаний, начальнику вашего уровня элементарно невозможно дозвониться. Секретарша просто скажет: «Перезвоните позже», и всё. Для простых граждан – таких студентов, как мы, например, – вы недоступны.

– У меня нет секретарши, – ответил я. – А те, кому это интересно, могут записать номер моего мобильного телефона. Готовы?

– Ну, ты даешь, Алексей Николаевич! – покрутил головой Лесных, когда мы шагали со встречи по длинным парламентским коридорам. – Такого никто еще не делал. Это прямо популизмом попахивает, с телефоном-то.

– А какие были аплодисменты! – ответил я.

– Это же дети еще, вчерашние школьники. Что они понимают? – хмыкнул зам управляющего делами.

– Многие вещи они понимают не хуже нас с вами, – задумчиво сказал я.

У лифта Вячеслав Алексеевич со мной простился и покатил наверх: докладывать Валентину Юрьевичу о моем популизме. Я же достал мобильный и увидел два пропущенных вызова. Номер был знакомый.

– Анна Игоревна, искали? – спросил я, дождавшись соединения.

– Искала, – подтвердила она. – Ты у Хрюшникова, что ли, был?

– Нет. Народ просвещал.

– Какой народ?

– Студенты на практику пришли.

– Бросай студентов, слушай меня. Губернатор в Москву уезжает, а у него эфир сегодня на телевидении.

– Сочувствую вам, – сказал я.

– Я уже свою порцию получила, – бодро отозвалась моя коллега из администрации, – а Григорий Владимирович попросил твоего шефа выступить вместо себя.

– И он согласился? – задал я глупейший вопрос.

– Угадай, – предложила Анна Игоревна.

Я испытал ощущение полета.

– Во сколько? – услыхал я собственный голос как бы со стороны.

– Сразу после вечерних новостей.

– Это будет комментарий?

– Нет. Ток-шоу Матусевича.

– На «Сторонке»? – задал я уже совершенно лишний вопрос.

– Ну да.

Это был полный вперед. Шоу в прямом эфире под названием «Вокруг да около» длилось сорок минут. Вернее, должно было продлиться, ибо сегодня телекомпания презентовала его самый первый выпуск. Вести его уже прибыл из столицы один из легендарных сотрудников программы «Взор» Владислав Матусевич. Программа гремела на весь Союз в эпоху перестройки, а потом незаметно увяла, и ее отцы разбрелись кто куда. Матусевич ездил по городам и весям, читал лекции, вел какие-то мастер-классы, поддаивал региональные бюджеты и вот, походя, договорился со «Сторонкой» о совместном проекте. Коммерческая сторона сделки не афишировалась. Я слышал, что этот гость берет дорого.

«Сторонка» занимала особое положение среди местных телеканалов. Учредила ее губернская администрация, а частотой на всякий непредвиденный случай владел очень близкий к «белому дому» олигарх Камышанский. Через всякие целевые программы денег туда вбухали, как в Асуанскую плотину. Все программы имели целью комплексное развитие телевещания в регионе, но по мере их реализации почему-то развивалась и росла, как на дрожжах, только «Сторонка».