После медосмотра нас провели обратно на сборку. На мне была одета чёрная футболка, на которой скинхед держал в руке российский флаг, с надписью ниже: «Вставай, Россия!». Саня попросил подогнать ему её, сказав, что хочет зайти в ней в камеру. Мне было всё равно, голова забита другим, и я, махнув рукой, отдал её ему, надев водолазку, которую носил из-за морозов под олимпийкой фирмы Umbro.

Пятый централ представлял собой два корпуса: старый и новый. Соединял их длинный железный подвесной тоннель, называемый между зеками «кишкой». На старом корпусе была взрослая тюрьма, лишь только на первом этаже – «копейках» – находилось несколько камер для несовершеннолетних. Копейки были названы так из-за нумерации камер, начинавшейся с сотых чисел. На новом корпусе находилась малолетка и камера для женщин из шестого централа41. Дамы были из «хозбанды», так назывались осужденные, добровольно оставшиеся отбывать срок в СИЗО в хозяйственной обслуге. Этажи на новом корпусе тоже имели свои названия по нумерации камер. Пятёрки – первый этаж, шестёрки – третий, семёрки – четвёртый. На втором этаже – между пятёрками и шестёрками – располагались административные кабинеты.

Путь на новый корпус, где находилась малолетка, проходил через «кишку». По ней нас и повели в каптёрку на первом этаже. Там нас встретил взрослый зек из хозбанды, который выдал поношенную, потёртую робу и матрац. Помимо матраца я получил две простыни, наволочку, подушку и тонкое шерстяное одеяло. Вопреки законам, которые подразумевают то, что заключённые носят униформу только после вступления приговора в законную силу и прибытия в колонию, подследственные на малолетке носили робу. Кто отказывался – закрывали в ДИЗО42. Законы режима содержания осужденных я тогда не знал, поэтому взял робу как положенное. Из личной одежды в камеру полагалось только нижнее бельё и футболка. Куртку, джинсы и олимпийку мне пришлось отдать каптёру, который поместил её в баул43 с моей фамилией.

После того, как мы переоделись, Саню повели на шестёрки. Ну а моя камера располагалась на пятёрках, поэтому до неё пройти пришлось лишь по коридору. На табличке у входа была написана аббревиатура «з/к» и число, обозначающее количество арестантов в камере. Мне сразу стало понятно, откуда аббревиатура «зек». Сотрудник подвёл меня к двери и, открыв её, запустил внутрь.

Первым впечатлением было то, что в камере темно. В отличие от постоянного освещения на Петровке, 38, здесь горел только ночник над дверью. На шконках спали зеки, многие накрылись одеялами с головой. По сравнению с Петровкой, камера была довольно большой, на девять мест. По левую сторону от входа вдоль стен стояли пять одноярусных шконок: одна односпальная и две сдвоенных, двуспальных. С правой стороны от входа располагался дальняк, отгороженный высокой бетонной перегородкой, на тюремном жаргоне называвшейся «слоником». За дальняком, в углу хаты44 буквой Г располагались две двуярусных шконки. Посередине камеры стоял дубок с козлами по обе стороны. В камере было восемь человек, пустовал только верхний ярус кровати у окна.

Под взгляды высунувшихся из под одеял зеков, я молча прошёл к свободному месту и положил «машку»45 на шконку. После этого повернулся лицом к дубку. Как только дверь в камеру закрылась, часть зеков приподнялась на шконках, некоторые встали.

– Ну, рассказывай, кто будешь, с воли или другой хаты? – сказал бритый наголо зек, лет восемнадцати на вид. Лежал он на одноярусной двуспальной шконке у окна.

– Дмитрий, с воли. Статья 162 часть вторая, часть третья, – дал полуофициальный отчёт я.

– Я Адольф, смотрящий в хате. Завтра поговорим, мне на суд с утра ехать. Тебе пока пацаны всё объяснят! – сказал он и укрылся одеялом с головой.

Как потом выяснилось, Адольф уже три года сидел под следствием в СИЗО, и никак не мог получить приговор. Дело было довольно крупное, в 2003 году он порезал в автобусе негра, гражданина иностранного государства. Уже потом я узнал, что приговор он получил, просидев на СИЗО почти пять лет, громадный для времени следствия срок.

– Чай, курить, хочешь? – ко мне подошли двое зеков: один маленького роста, второй высокий, с меня ростом и покрупнее.

– Покурил бы.

– Нормальных сигарет нет, закончились, вон на дубке табак и газета, самокрутку скрути, – маленький зек показал на пакет, лежащий на столе.

Дубок был весь грязный, заставленный фанычами, заваленный пакетами, обрубками бумаги и газет. Как потом выяснилось, бумажные материалы были расходниками для дороги. В углу лежала грязная заточка, которую использовали вместо ножа для еды.

Я сел крутить самокрутку, зек, что поздоровей, присел около меня.

– Смотри, – сказал он. – Каждый, кто заехал на малолетку, должен пройти прописку. Прописка заключается в том, что нужно сыграть в игры. Отказываться – нельзя. Отказ от игры – пятнадцать фанок воды.

– Ты сам-то играл? – спросил я, закуривая.

– Конечно, играл, все играли.

– Если откажусь, ты что ли заставишь меня воду пить? – с ухмылкой спросил я, хотя внутри нервничал сильно, ибо передо мной сидел явно туповатый малолетка-переросток.

– Не, ну ты слушай, это обязательно. Откажешься – будешь пить. Или пизд*нём тебя. А потом всё равно будешь играть. Ты чё, хате не доверяешь?!

– Ты меня тоже послушай. Я только с воли. Сейчас я хочу одного – лечь спать. После того, как высплюсь – поговорим.

– Да без базара, ложись, – он встал и вместе с малым пошёл к окну, где была настроена «дорога».

Я, удовлетворённый тем, что пришлось отсрочить все эти «прописки», пошёл раскладывать матрац. «С утра, что-нибудь придумаю,» – решил я.

Спать на втором ярусе было непривычно, я лёг на спину и всё время опасался, что навернусь сверху вниз. Несмотря на то, что был сильно уставший, нормально уснуть так и не смог, постоянно ворочаясь и просыпаясь. Под утро всё же вырубился.

– Вставай, сейчас проверка будет! – меня растолкали, разбудив. По ощущениям прошло всего пару минут, но в хате было уже светло, горел свет.

На малолетке на проверку выходили в коридор, где зеки строились вдоль стены. Вторник и четверг был «голый торс», тогда на проверку полагалось выходить в одних трусах, для осмотра на предмет новых наколок и синяков. Был как раз вторник. На проверке стоял «продольный»46, воспитатель из числа сотрудников, медработник и иногда «кум» – корпусной оперативный сотрудник. Посчитав нас и осмотрев, завели обратно в камеру.

В хате верзила по погонялу Седой, который разговаривал со мной ночью, и ещё пару человек начали приставать к худому взъерошенному пареньку по погонялу Блондин. Блондин был с тёмно-русыми волосами, но говорили, что в тюрьму он заехал с покрашенной в светлый цвет причёской. Смотрящего Адольфа с утра забрали на суд, и, воспользовавшись этим, шпана решила докопаться до Блондина.

– Ну чё, Блондин, три дня прошло, как ты заехал, а прописку так и не проходил, – Седой покосился на меня. – Давай выбирай игру, с которой начнём: светофор, калейдоскоп или лётчик?

Первой игрой Блондин выбрал калейдоскоп. Игра заключалась в том, что новенький ложится спиной на козла, одевает на голову робу, вытягивает рукав и смотрит в него, как в калейдоскоп. Цель игры – угадать знак зодиака. Блондин лёг, и игра началась.

– Стрелец, – начал перечислять Блондин.

– Неверно! – остальные столпились вокруг него, Седой отошёл к раковине вместе с фанкой и набрал в неё воды.

– Близнец? – продолжил перечислять Блондин.

– Неверно! – хором ответили малолетки.

– Водолей! – крикнул Блондин, и Седой вылил полный фаныч ледяной воды ему в рукав.