Новенький с утра выходил на проверку и отдавал заявление сотрудникам. Один раз нам попался юморной сотрудник. Он взял заявление, с серьёзным видом изучил его, говорит: «Ну что, пойдём в ларёк!» – и повёл зелёного в сторону боксов. Открыв бокс, показывает жестом ему пройти внутрь.

– А это что? – удивлённо спросил зелёный.

– А это лифт! – ответил легавый и закрыл его в боксе на час.

Нас, под дружный гогот, завели в хату.

В другой раз попался менее дружелюбный сотрудник, который отвёл зелёного к «кишке» и там дал ему под дых, после чего завёл обратно в камеру.

Разводов на какие-либо поступки или вещи на малолетке так же было множество. Это считалось непорядочной движухой и беспределом, особенно по отношению к новеньким, которые ещё не поняли толком тюремные порядки. Но малолетка есть малолетка, и разводы присутствовали почти в каждой хате. В тюрьме нужно следить за каждым своим словом, так как в хате может оказаться «акула», которая тебя на твоих же словах и сожрёт, причём сожрёт так, что может даже поломать судьбу.

Зелёных можно было элементарно развести на какие-либо вещи, достаточно просто сказать: «Давай с тобой поговорим минуту, и ты отдашь мне эту вещь». Обычно начинали ломаться, отказываться, и тут нужно было продавливать, дескать: «Что ты боишься, разве за минуту я тебя смогу развести?» После такой постановки вопроса большинство соглашалось, и вы начинали разговаривать. Разводящий задавал совершенно обычные вопросы: «Как дела?», «Как здоровье?», «Что делаешь?», а зелёный отвечал.

– Ну что, поговорили минуту? – через какое-то время говорит разводящий.

– Да поговорили, – тут ответа другого и быть не может.

– Ну всё, отдавай вещь.

В ответ на возмущение лоха, разводящий повторял фразу, с которой и началась разводка. «Давай с тобой поговорим минуту, и ты отдашь мне эту вещь». – Согласился? Согласился! Соответственно, пообещал и сам подписался. Минуту поговорили, и должен отдать вещь. А в тюрьме свои слова нужно держать.

Был и ещё более простой способ развода. Однажды к нам в камеру заехал странноватый паренёк по имени Гоша. Привезли его на Серпы с какого-то подмосковного централа, исследовать на психические заболевания. Сидел при этом он не за убийства, а за то ли за грабёж, то ли за кражу, уже не помню. Но по воле наблюдался в психдиспансере. Не знаю уж, придуривался он или нет, но чудаковатым был точно. У Гоши на свободе была любящая бабушка, которая регулярно ему загоняла передачи, преисполненные её любовью. Тёплые вязанные носочки, подростковые журнальчики и прочее. Вообще такие журналы были огромной редкостью на малолетке, большинству родители и не думали засылать подобное в тюрьму, а сами мы не просили. Взрослыми же себя считали. Довольствовались газетами типа «Комсомольской Правды», которые бесплатно выписывала администрация для заключённых. И такие журналы были на вес золота, в первую очередь из-за количества глянцевых женщин в них. И в одном из таких журналов, загнанных Гоше, я увидел плакат с того самого клипа Pink, о котором я писал выше. И хотя Гошу мне было жалко, особенно умиляла его любящая бабушка, увидев этот плакат, я аж подорвался со шконки. Мне претила мысль, что кто-нибудь, а может и сам Гоша, будут стирать кулаки на эту желанную для меня глянцевую музу.

– Подгони плакат! – подлетел я к Гоше.

А дурачок прижал к себе журнал, хотя понимал, что его у него никто не заберёт, так как я сам запрещал в хате разводить Гошу. И поэтому идёт в отказ.

– Подгони, Гоша, по-хорошему! – продолжал я.

Бить мне его не хотелось. Беспредел или нет, но мне кажется, не понял бы он слов, я смог бы применить и силу, так мне хотелось этот плакат.

Гоша снова в отказ. Вцепился в журнал и отдавать не хочет, мотая головой. Фанат принялся мне помогать, объясняя ему по-хорошему, как я прусь от этого клипа. Многие думали, что я влюбился в певицу, но это не так, мне нравились её образы в некоторых эпизодах клипа, которые напоминали мне о моей юности, неформальных подругах, напоминали о свободе.

Я уже начал терять терпение, проще втащить ему и забрать себе плакат, но в последний момент вспомнил о самой простой и быстрой разводке.

– Так, Гоша, – начал я. – Тебе базар за этот плакат нужен?

– Нет, не нужен. – ответил он.

– Не нужен, значит отдавай без базара! – деваться было некуда и плакат пришлось отдать.

Суть этой разводки была в том, что если бы он ответил, что базар нужен, то я провёл бы его по тому же сценарию, как и в разводке «Давай побазарим минуту, и ты отдашь эту вещь». Вопрос подразумевал ответ да или нет, но в обоих случаях ты «въезжал в дуба»138 и попадал на предмет развода. Отвертеться можно было, ответив только: «Я тебе не отдам» или как-то по-другому. Всякие отмазки, типа: «Хватит меня разводить» – тоже не проканали бы: «Тебе задают конкретный вопрос, на него должен быть конкретный ответ, то есть да или нет». Вот и всё.

Но такие разводки могли прокатить только с зелёными, любой более-менее опытный арестант предъявил бы тебе за беспредел. И сам такие разводки я применял только ради смеха, реально развёл только Гошу.

В своё оправдание скажу, что Гоша не был умственно-отсталым или дауном, как это могло показаться: его чудаковатость выражалась в тупости и импульсивности. Он мог быстро выйти из себя и начать истерить. Не мог порой воспринять, как делать элементарные вещи. Было видно, что он домашний парень, которого выдернули из зоны комфорта. Нужно заметить, что на Серпах его признали вменяемым, и он вернулся в тюрьму. Хоть и не в нашу хату, но мы пробивали за него, больше он особо и не чудил. Акклиматизировался, видать.

Играли так же с новенькими в игры, которые я помнил ещё со времён своей «зелени», но мы были менее жестоки к зелёным. Самой жёсткой у нас была игра на «доверие хаты» или в лётчика. Спрашивали у зелёного, доверяет ли он хате. Отвечали обычно, что да. Раскладывали на полу шахматную доску, ставили шахматы на неё, говорили зелёному забраться на второй ярус шконки, сесть на корточки спиной к шахматам и завязывали глаза. После чего говорили падать спиной назад. Обычно зелёные начинали паниковать и отказываться, но мы угрожающе говорили: «Что хате не доверяешь?», «Раз хате не доверяешь, что мусорскими нас считаешь?» и прочие фразы, дающие понять, что, если он нас не послушает, сладкой жизни в хате ему не будет. Зелёный не выдерживал, отталкивался с криком ногами от шконки и … падал в метре от пола на растянутое одеяло, которое мы заранее подготовили. Игра обычно была завершающей в «прописке» и заканчивалась радостным смехом зелёного и посиделками с чифиром за дубком.

Петух

Гашенный Артём поехал на приговор и не вернулся, освободившись из зала суда. В хате стало некому убираться. Стукач Саня, приехавший со мной из пресс-хаты, следил за чистотой на дубке, полы и дальняк были за Артёмом. Теперь же, когда тот освободился, нужно было найти замену. «Смотрящего за дубком» Саню на полы бросать139 мы не собирались: он своё обещание держал и не ссучил. Среди других сокамерников подходящей кандидатуры тоже не было, в хате уже сложился дружеский коллектив, и напрягать кого-то особо не хотелось.

Надо заметить, что полы и дальняк по понятиям помыть не стрёмно, если в хате нет того, кому полагается по жизни140 этим заниматься. Уборка один из залогов гигиены и чистоты, которые являются одними из арестантских «добродетелей». Но когда есть кому убираться, то смысл напрягаться самим? Поэтому мы подтянули Саню, объяснили ситуацию и пообещав, что вскоре кого-нибудь перетянем в хату на уборку, подписали его на полы. Он ситуацию понял и возражений не было.

Вообще Саня весёлый парняга был, хоть и сука. Когда в камеру заезжали зелёные или арестанты с других хат, то все по традиции представлялись. Когда доходила роль до Санька, он отчеканивал: «Саня,» – после чего делал небольшую паузу и добавлял: «Сука!» Говорил он это с такой интонацией, что мы каждый раз сотрясались всей хатой от смеха.