Конечно, понятия я расписал с точки зрения идеализма воровской идеологии, на деле же всё обстояло несколько по-другому. Часто понятия искажали, не соблюдая их истинную суть и используя в своих интересах. Но зная основы, можно было «раскачать» почти любой «базар» и вывезти за себя вопрос. Знаний, полученных на малолетке, было для этого достаточно, не каждый взросляк знал так воровские понятия, как иной малолетка при авторитете.
Незваные гости
– Старшой76 в нашу сторону! – шнифтовой оторвался от пики, чтобы оповестить хату. Вскоре глазок открылся и раздался звучный бас продольного.
– Через пять минут на выход! – назвал он мою фамилию, и шнифт закрылся.
– К куму скорее всего поведут! – сказал Америка. – Помнишь, что говорили про кумовку?
– Помню, – кивнул я.
Кумовкой называлось заявление о добровольном сотрудничестве с оперативно-режимным отделом, а попросту оперчастью. Сотрудничество подразумевало донос на сокамерников, сдачу мест хранения запрета. Подписать кумовку значило автоматом стать сукой.
Кумом на малолетке был Гмырин – по рассказам, очень хитрый опер, у которого чуть ли не в каждой хате был свой осведомитель. После того как новый заключённый прибыл на централ, кум вызывал его к себе на беседу и склонял к сотрудничеству. Его суки наносили немалый вред движухе77 на малолетке: благодаря им легавые отшманывали любой запрет, включая средства для налаживания дороги и даже бритвенные лезвия, которыми стригли ногти. Серьёзного запрета, наподобие мобильных телефонов, в камерах для несовершеннолетних преступников не было.
Тормоза открылись, и я вышел на продол. Кабинет Гмырина находился здесь же на этаже, но меня повели дальше, через кишку на административный корпус, где располагались кабинеты для встреч с адвокатами и следователями, помещения для свиданий с родственниками. Вскоре завели в небольшое помещение, где сидел Гмырин – опер с мерзким лицом, полностью соответствующей своей фамилии. С ним было двое мужчин в гражданской одежде. Они оказались сотрудниками отдела по борьбе с экстремизмом78 из УБОПа. Представившись, сразу перешли к делу.
– Ну что, рассказывай про совершённые вами убийства, – получив мой недоуменный взгляд, продолжили. – Твой подельник Александр всё рассказал и сейчас пойдёт домой, будет свидетелем. А вот ты, если не признаешься, будешь сидеть все десять лет.
К слову, я не знал о чём идёт речь, но сразу понял, что по поводу подельника меня берут на понт: к вменяемым убийствам мы отношения не имели. На нас пытались повесить поножовщину армян на подмосковной станции электричек и ещё пару висяков. Я ждал, что признание начнут выбивать силой, но опера пока просто беседовали.
– Мы же знаем кто ты! Ты – Митяй «Лысый». Лидер скиновской банды «Славянский террор». Троих из вашей бригады мы приземлили, закроем и остальных. Но у тебя пока ещё есть шанс избежать тюрьмы! Сдай мне адреса всех своих бойцов и пойдёшь домой. А дело, по которому ты сидишь, мы развалим.
– Да я даже не знаю, о чём вы! – показушно возмутился я. – Я вообще сижу за случайную драку.
– Слушай сюда, говнюк, – встрял в разговор Гмырин. – Давай всю информацию, которую с тебя требуют, иначе кину к чуркам в пресс-хату, тогда взвоешь!
– Мне нечего сказать! Я без понятия, о чём идёт речь, – продолжал отрицать я.
– Пошёл вон! Вывести его! – позвал сотрудника Гмырин. Меня повели обратно в камеру.
О кумовке даже не было разговора. Всё было намного серьёзнее.
Раскрутка
– Собирайся по сезону! – на следующий день возглас продольного снова назвал мою фамилию.
– Что такое «по сезону»? – спросил я у Адольфа.
– На следственные действия обычно везут. Машку и вещи оставляешь в хате, а сам сейчас пойдёшь переодеваться.
Через минут пятнадцать дверь в камеру открылась, и меня повели в каптёрку, где я переодел уже поднадоевшую робу на свои джинсы и бомбер. Чуть позже привели и Санька, который рассказал, что теперь у него погоняло Хаттаб в честь какого-то смотрящего за районом, где он проживал.
Выведя на улицу, нас погрузили в милицейский воронок. На мой вопрос: «Куда едем?» – ответили, что на ИВС. Это меня чрезмерно удивило, так как ранее я думал, что в ИВС зеки содержатся только до вынесения судом ареста.
Привезли на Петровку. Внутри опять поместили в боксы, подвергли не менее тщательному шмону79, чем когда заехал с воли, и поместили в разные камеры.
Моим сокамерником оказался мужчина лет тридцати пяти, сидевший за разбойное нападение на инкассаторов. Его «делюга»80 по экшену была достойна эпизода из фильма-боевика. Выставив81 инкассаторов, они подверглись погоне со стороны сотрудников милиции, которые на ходу прострелили им колёса. Преступники улетели на автомобиле в кювет, где и были задержаны.
Ещё в тюрьме я узнал, что на ИВС любят подсаживать зеков-сук в камеры. Суки втираются к малолеткам и другим первоходам в доверие и разводят на подробности об уголовном деле, которые потом сдают мусорам. К моему подельнику Сане подсаживали такого ещё перед тем как мы заехали на тюрьму. Тот весь был в наколках, с отрицаловскими звёздами82 под ключицами, и очень живо интересовался нашим делом, а так же чем мы занимались на свободе. Но Санёк сразу почуял подвох и ничего лишнего ему не сболтнул.
Мой нынешний сосед к таким подсадным уткам не относился, спросил лишь что за статья, и больше про моё дело не интересовался. А вот сам болтал без умолку, давая советы, что на свободе нужно заниматься торговлей и перевозкой леса, ведь на этом «реально поднять большие бабки». Позже выяснилось, что его, как и меня, вывезли на «раскрутку»83. По закону из тюрьмы в ИВС на следственные действия могут вывезти на срок до десяти суток. Некоторые зеки, которым итак светит большой срок, пользуются этим, чтобы выжать по максимуму с легавых разных «плюшек». К каждому зеку опера ищут различные подходы. Кого-то, особенно тех, кому нечего терять, задабривают всяческим запретом и едой из ресторана, чтобы они признались в новых эпизодах. Такой подход часто применялся к тем, кому уже итак светит пожизненное заключение. Другим предлагали лишь небольшие выгоды: если позволяет следователь, то в ИВС можно сделать неограниченное количество передач со свободы, да и отличие тюремной баланды от баланды на Петрах кардинальное. А некоторых везут на пытки. Мой сосед был из первой категории, и меня к нему подсадили видимо для того, чтобы я видел выгоду от сотрудничества со следствием.
На следующий день меня вызвали в следственный корпус. Завели в кабинет, в котором я увидел тех самых оперов из УБОПа, приезжавших на пятый централ. В этот раз с ними был третий здоровый опер. Я сразу понял, что попал конкретно.
Меня посадили за стол и начали задавать те же вопросы, что и на централе, только уже в более агрессивной манере. Поняв, что на сотрудничество я не пойду, меня скрутили и поставили на растяжку к стене. Один из оперов раздвинул мне ноги до максимума, два других растянули руки и стали держать, чтобы я не вырвался. Самый здоровый опер начал наносить удары в область почек и корпуса.
Не знаю, сколько длилось избиение. Во время пыток счёт времени теряется. Время от времени они останавливались, продолжая держать меня на растяжке, и задавали вопросы об убийстве каких-то двух армян. Получив отказ, либо продолжали отбивать почки, либо держали на растяжке. Через несколько часов (был ли это час, два или три, сказать не могу, так как время тянулось неопределённо) они сняли меня с растяжки. Со словами, что беседу продолжим завтра, позвали мусоров, которые подняли меня с пола и понесли обратно в хату. Руки и ноги отсохли и отказывались пошевелиться, почки и тело разрывались от боли. Занеся меня в камеру, бросили на пол и, развернувшись, вышли. Сосед больше не веселился и переменился в лице, увидев меня избитого. Он помог мне добраться до шконки и прилечь. Шевелиться сам я был не в состоянии, тело кололо миллионами иголок, руки с ногами только начали приходить в себя.
