На Богословских курсах Михаил учился вместе с Н. Д. Успенским, который впоследствии стал крупнейшим православным литургистом и знатоком древнего церковного пения. Преподавали на курсах бывшие профессора Санкт-Петербургской духовной академии и Санкт-Петербургского университета. В крайне стесненных условиях, гонимые и преследуемые атеистическим режимом, они предпринимали героические усилия для того, чтобы сохранить едва теплящийся огонек богословской науки.
Вспоминает Патриарх Кирилл: «На развалинах духовных академий в 20-х годах наши выдающиеся богословы, которые работали как в академиях, так и в университетах, создавали очаги богословского просвещения. Знаменитый Богословский институт в Петрограде… представлял из себя не что иное, как место сотрудничества профессоров Санкт-Петербургского университета и Санкт-Петербургской духовной академии. После пяти с небольшим лет существования это учебное заведение было разогнано, большинство профессоров арестовано. Вспоминаю об этом для того, чтобы подчеркнуть, какой же все-таки огромный потенциал – не только творческий, но и волевой – присутствовал у наших отечественных богословов. В сложное время они пытались воссоздать очаг русской богословской мысли»[24].
Михаил Гундяев завершил обучение на Высших богословских курсах весной 1928 года. А осенью они были закрыты, после чего Михаила призвали в армию. По окончании двух лет военной службы он вернулся в Ленинград, имея намерение поступить в Медицинский институт. Однако единственным учебным заведением, в которое можно было поступить, имея на руках диплом Богословских курсов, оказался Механический техникум.
1933 год стал переломным в судьбе Михаила. Весной этого года он окончил техникум и начал работать конструктором на ленинградском заводе имени Калинина. Осенью поступил в Ленинградский индустриальный институт. Тогда же встретил свою будущую жену Раису Владимировну (урожденную Кучину), студентку Института иностранных языков. С Михаилом она познакомилась в храме Киевского подворья, где они оба пели в церковном хоре. Вспоминает Патриарх Кирилл: «Отец пел по субботам, воскресеньям и праздникам в хоре Киевского подворья в Санкт-Петербурге, что на набережной Лейтенанта Шмидта (кажется, до революции она называлась Николаевской набережной). Там же, на клиросе, он познакомился с моей мамой, которая тогда тоже училась и работала, а в выходные пела в церковном хоре. За несколько дней до свадьбы отца арестовали и отправили на Колыму, он был одним из тех, кто осваивал Колымский край. И брак был заключен только после того, как папа вернулся. Поэтому брак был поздний – и отцу, и маме было около 30 лет»[25].
Принадлежать к общине Киевского подворья в это время было опасно: подворье находилось под пристальным вниманием ОГПУ. Первые аресты среди братии и прихожан прошли в августе 1930 года, в январе 1931 года почти вся братия подворья была приговорена или к заключению в лагерях или к ссылке. Община сохранилась и, несмотря на огромный риск, поддерживала арестованных, отправляла посылки в лагеря и тюрьмы. Заместитель Патриаршего Местоблюстителя митрополит Сергий (Страгородский) писал в 1932 году, что Киевское подворье «остается единственным храмом для всей 400–450-тысячной паствы Васильевского острова»[26]. В 1932 году еще четыре члена общины были арестованы и высланы в Казахстан. Самые тяжелые времена наступили в 1933 году, когда были арестованы четыре служивших на подворье священника и их духовные дети, в том числе участники любительского хора, включая Михаила Гундяева.
Михаил Васильевич и Раиса Владимировна Гундяевы. 1938 г.
Михаил ожидал ареста: су́дьбы его отца, других известных ему исповедников православной веры – епископов, священников, мирян – не оставляли надежды избежать этого испытания. Об обстоятельствах ареста своего отца Патриарх Кирилл рассказывает: «За несколько дней до свадьбы они слушали “Страсти” Баха в филармонии. Вышли, и отец под впечатлением этой музыки говорит: “Ты знаешь, мне кажется, что меня посадят в тюрьму”. Мама говорит: “Как ты можешь так говорить, у нас через несколько дней свадьба”. Он говорит: “Меня на протяжении всего концерта не покидало чувство, что меня арестуют”. Он проводил ее до дома, потом подошел к своему собственному дому, увидел автомобиль. Тогда было мало автомобилей в Ленинграде, и он понял, что это за ним. Поднялся, и действительно, в его доме уже были представители соответствующей службы. Он был арестован, был произведен обыск и найдены конспекты по богословию, которые он составлял, когда учился. Там слово “Бог”было написано с большой буквы. Этих конспектов хватило для того, чтобы его арестовать»[27].
В это время ОГПУ «раскручивало» дело о попытке верующей молодежи Ленинграда, связанной с Киевским подворьем, убить Сталина. Следователь пытался и от Михаила добиться самооговора, но тот держался стойко и все обвинения отрицал; невзгоды и испытания предыдущих лет из его недолгой двадцатишестилетней жизни подготовили его к твердому стоянию за веру[28]. Во время допроса Михаил спросил следователя: «Скажите, пожалуйста, как может студент в городе Ленинграде покушаться на жизнь вождя, живущего в Москве, работающего и охраняемого в Кремле?» Следователь ответил: «А вот вы нам и расскажите, как вы это хотели сделать». И предложил подписать согласие с обвинением, обещая, что в таком случае его не расстреляют, а дадут небольшой срок. Михаил сказал: «Лучше вы меня сразу расстреляйте, но я никогда не подпишу такого обвинения»[29].
Не все имели такой опыт и смогли противостоять жесткому напору следствия: запуганные, доведенные до отчаяния шестнадцати-семнадцатилетние мальчики из прихода «сознались» в немыслимом и неосуществимом замысле. Ленинградское ОГПУ рапортовало о предотвращении убийства вождя, подписавшие признание молодые люди были расстреляны.
Михаил Гундяев был осужден 25 февраля 1934 года на три года работ в исправительно-трудовом лагере и отправлен на Дальний Восток. Рассказывает Патриарх Кирилл: «Когда я был назначен правящим архиереем Смоленской епархии и приехал в Смоленск, меня навестил актер местного драматического театра, который сказал, что его отец сидел вместе с моим отцом. Я поначалу не поверил. Но он показал письма, в которых его отец описывает путешествие из Ленинграда на Колыму, рассказывает о том, как их гнали на восток в забитых до отказа людьми вагонах, и все были в тяжелом, подавленном состоянии. Но среди них был какой-то странный молодой человек, его называли Мишенькой Гундяевым; он был такой радостный, веселый, у него так светилось лицо! Когда его спрашивали: “Чему ты радуешься?” – он говорил: “А почему мне нужно печалиться, меня ведь не за преступления посадили, а за верность Господу”. И такое радостное состояние он пронес через всю свою жизнь. Он был очень добрым и легким человеком, человеком глубокой духовной и молитвенной жизни. И, конечно, он был очень сильным человеком… Даже вспоминая о временах заключения, он всегда находил добрые слова в адрес людей, которые его там окружали»[30].
Гундяев. Тюремная фотография. 1934 г.
В канун 1937 года Михаила освободили, он вернулся в Ленинград, женился, начал работать на ленинградских предприятиях токарем, затем техником-технологом и, наконец, конструктором и начальником цеха.
