Казаки, не веря своим глазам, смотрели на их поспешное бегство, еще некоторое время не решаясь покинуть укрывшие их камни. Однако, убедившись, что это не очередная хитрость степняков и не обман зрения, одни упали там же, где сидели, другие принялись перевязывать друг другу раны, а третьи кинулись к ручью. Ужасно вонявшая при первом знакомстве сероводородом вода уже не оскорбляла обоняние и не казалась столь противной на вкус. Измученные жаждой люди пили ее так жадно, как будто не пробовали в своей жизни ничего вкуснее, отчего доктору пришлось даже вмешаться, чтобы предупредить возможные расстройства. Кое-как наведя порядок, он без сил опустился на песок рядом со спрятавшимися в тени Будищевым и Шматовым.

– У вас есть папиросы? – спросил он, вытирая со лба испарину.

Смертельно уставший Дмитрий вопрос проигнорировал, а Шматов извиняющимся тоном пояснил:

– Некурящие они.

– Так вот куда девался пропавший у саперов динамит! – добавил после недолгого молчания врач.

– Не знаю, о чем вы, – отозвался, зевнув, кондуктор, – но ваши домыслы по меньшей мере оскорбительны.

– Оставьте, – махнул рукой Студитский, – я вовсе не в претензии. Но может быть, вы все-таки расскажете, для чего вам понадобились мои весы?

– Порох взвешивать, – с досадой ответил Будищев.

– В каком смысле?

– Чтобы навеска была одинакова и разброс пуль минимален. Это необходимо для точной стрельбы на дальнюю дистанцию.

– Но почему вы не попросили сами?

– Как вам сказать, – задумался Дмитрий. – Вы никогда не обращали внимания, что ворованная булка кажется слаще купленной?

– Но я никогда не воровал булок! – растерялся врач.

– Да? – искренне удивился моряк. – А по вашему лексикону во время боя можно подумать, что только этим и занимались!

Доктор недоуменно обвел взглядом сначала своего собеседника, затем его слугу, а потом, сообразив, что тот шутит, заливисто расхохотался, а через несколько минут к нему присоединились его новые знакомые.

Примерно через час после этого послышался мерный топот ног, и к месту недавнего боя подошла рота Самурского полка, вышедшая из Бами почти одновременно с ними. Солдаты и офицеры, не веря своим глазам, осматривали лежащие кругом человеческие и лошадиные трупы, c изумлением сравнивая их с кучкой измученных охотников.

– Экое побоище! – с явным почтением в голосе заметил командовавший ротой капитан.

– Да уж, постреляли маненько, вашбродь, – скромно заметил в ответ Федя.

Аул Бами, бывший некогда текинским укреплением, был занят русскими еще в мае, причем без единого выстрела. Кочевники, справедливо опасаясь знаменитого Белого генерала, предпочли не рисковать и отошли, оставив неприятелю не только свои жилища, но и засеянные поля вокруг. Теперь солдаты из Самурского полка и Кавказского линейного батальона, «вооруженные» для такой надобности серпами и косами, убирали по очереди чужой урожай. А чтобы бывшие владельцы, раздосадованные потерей, не организовали нападения на «жнецов», их прикрывали разъезды казаков из Таманского и Полтавского полков. Один из таких патрулей и встретил возвращающихся из Бендессен охотников.

– Что с вами приключилось, барон? – удивленно спросил молодой хорунжий, заметив мрачного, как туча в ненастный день, фон Левенштерна.

– Мы есть попали в засаду, – охотно стал отвечать тот, но поскольку его ломаный русский был малопонятен для однополчанина, тот начал расспрашивать казаков, доктора Студитского, выделяющегося среди прочих окровавленной повязкой на ухе, а также ехавшего замыкающим Будищева.

Таманцы, подозрительно косившиеся на своего урядника, старались отделаться односложными ответами. Дескать, попали в засаду, да отбились. Чего уж тут толковать? Врач, возможно, с удовольствием посвятил бы офицера во все душераздирающие подробности их приключения, но из-за обильной кровопотери сильно ослабел, и теперь с трудом держался в седле. Так что отдуваться пришлось моряку. Впрочем, и он не слишком потрафил любопытству молодого человека.

– Стреляли! – устало пожав плечами, отозвался Дмитрий.

– Но как?!

– Долго. Чертовски долго!

К счастью для любопытного хорунжего, нашелся один человек, не пожалевший для него подробностей. Им оказался, разумеется, Федя Шматов, обладавший счастливым даром не унывать в любой ситуации. Увидев рядом с собой свободные уши, просто изнывающие от информационного голода, бывший ефрейтор охотно присел на них и с удовольствием вывалил все доступные ему сведения.

– Эх, мне бы туда! – не без зависти в голосе прошептал офицер, провожая взглядом героев. – Тут не то что «клюквой»[3] пахнет… тут в георгиевские кавалеры прямиком…

Представив, как выигрышно смотрелся бы орден Святого Георгия на его черкеске, молодой человек дал своему жеребцу шенкеля и погнал его вдоль свежеубранного поля.

Весть о случившемся так быстро разнеслась по Бами, что не успели охотники сдать своих раненых в лазарет, как туда примчался сам Скобелев в сопровождении штабных и конвоя.

– Что с ним? – требовательным тоном спросил генерал, показывая на едва стоящего на ногах Студитского.

Фон Левенштерн, вытянувшись в струнку, принялся докладывать, но плохое знание государственного языка Российской империи снова сыграло с бароном дурную шутку. Ничего не поняв из его невнятного лопотания, Михаил Дмитриевич нетерпеливым жестом заставил курляндца замолчать и обернулся к Будищеву:

– Говорите вы!

– Ваше превосходительство, – устало отозвался Дмитрий. – Господин доктор был ранен в ухо во время отражения нападения банды текинцев. Поскольку бой длился почти восемь часов, оказать ему помощь не представлялось возможным, а потому он потерял много крови.

– Вы разбираетесь в медицине?

– Не особо, но перевязку сделать могу. Да и ранений в своей жизни навидался всяких. Так что, если инфекцию никакую не занесут, то жить Владимир Андреевич будет. Правда, без половины уха, а остальное до свадьбы заживет.

– Он женат, – машинально поправил генерал.

Кондуктор в ответ лишь пожал плечами, дескать, в таком случае и беспокоиться не о чем. Скобелев же, убедившись, что здоровью его давнего друга ничего не угрожает, продолжил допрос:

– Много ли было текинцев?

– Примерно три сотни. Возможно, больше, но не на много.

– И вы отбились? – с явным недоверием в голосе спросил командующий.

– Да.

– Моряк явно привирает, – по-французски заметил один из спутников генерала – лощеный подполковник с золотым аксельбантом генштабиста на груди. – За ними такое водится не меньше, чем за казаками.

Несмотря на то что кондуктор не знал галльского наречия, тон штабного был настолько красноречив, что догадаться о его смысле не составляло ни малейшего труда. Скобелев, судя по его выражению лица, придерживался того же мнения, но Будищева это не смутило.

– Ваше превосходительство, – почтительно, но вместе с тем твердо продолжал он, – осмелюсь доложить, что уже после боя к Бендессенам подошла рота капитана Ракитского. Он и его подчиненные видели трупы убитых нами врагов, даже пересчитали, перед тем как зарыть.

– И сколько же супостатов вы положили?

– Только оставшихся на месте – девяносто восемь. Кроме того, некоторое количество убитых они увезли с собой. В числе последних – своего предводителя.

– Почему вы решили, что это был предводитель? – встрепенулся говоривший по-французски подполковник.

– Одет богато и всеми командовал, – пояснил Будищев.

– У вас было время его рассмотреть?

– У меня было время его подстрелить. А также четверых его приближенных.

– Надо бы узнать через лазутчиков, кто это был, – задумался Скобелев. – Может, сам Махмуд-кули-хан?

– Я займусь, – кивнул офицер.

– Что же, если все так, как вы говорите, – повысил голос генерал, – то вот мое слово. Все участники этого дела получат знаки отличия военного ордена[4].