– Ишь какие, – закричал на только что окончивших раскопки солдат бородатый урядник-таманец. – Мы это первые нашли!

– С чего бы это? – возмутился тяжело дышащий ездовой. – Мы раскопали, стало быть, наше!

– Вольно же вам было жилы рвать, а только мы все одно первые!

– Слышь, Непейвода! – положил конец дискуссии вышедший из близлежащего дома Будищев. – Ну-ка вали отсюда, пока ветер без сучков!

– Чаво? – не повернув головы, отозвался казак.

– Я сказал, пошел вон!

Урядник на мгновение подобрался, как будто собираясь взяться за шашку, но затем узнал моряка, отличившегося на Бендессенском перевале, и расплылся в хитрой улыбке.

– Здоровеньки булы, Митрий Миколаевич!

– И тебе не хворать, Петруха.

– Никак нашли чего?

– Нашли.

– Так поделились бы!

– А харя не треснет?

– Еще ни разу не треснула.

– Все равно перетопчешься.

– Ой, я, кажись, перепутал, – всплеснул руками казак, будто и впрямь ошибся и стал разворачивать своего коня. – Мы в соседнем базу^[11] яму нашли, а не в этом.

– Ее и раскапывайте, – уже вслед ему ответил кондуктор, затем ухмыльнулся и покачал головой. – Вот же хитрожопый кубаноид!

Интересное дело, но после памятного боя у Бендессенского перевала и последующего скандала с Бриллингом рядовые казаки-таманцы относились к странному моряку, в одночасье ставшему известным, со своеобразной симпатией. А вот офицеры, особенно немцы с поляками, напротив, держались весьма отчужденно и даже враждебно. Впрочем, Дмитрию на их мнение было, по его выражению, глубоко фиолетово. Что в данном случае может означать этот цвет, никто толком не понял, но тем не менее многим оригинальный образ мыслей Будищева показался настолько интересным, что у него появились подражатели из числа молодых офицеров.

На следующий день поход продолжался. Маленький русский отряд упорно шел от одного брошенного селения к другому, лишь изредка встречая небольшие партии текинцев. Обычно такие стычки заканчивались недолгими перестрелками, после чего жители пустыни вихрем уносились прочь на своих быстроногих конях, оставляя преследовавших их казаков ни с чем. К двум часам пополудни они достигли аула Дурун, где и остановились на дневку. Вокруг селения были разбиты роскошные по здешним местам сады, разделенные между собой невысокими глинобитными заборами. В них и остановились на постой утомленные переходом войска.

– Воды опять нет, – тяжко вздохнул Шматов, присаживаясь в тень рядом с офицерами.

– Как это может быть? – возмутился Шеман, посмотрев на Федора так, будто это он был во всем виноват.

– Опять текинцы отвели, – развел руками денщик, успевший обежать все окрестности и все разведать.

– Черт знает что такое!

– Господа, – попытался перевести разговор на другую тему Майер. – Вы слышали, что в соседнем ауле наши имели перестрелку с противником и освободили пленника?

– Нашего? – ахнул сердобольный денщик.

– Нет, кажется, персиянина.

– Все одно живая душа.

– Хитрозадые наши казачки, просто караул! – устало покачал головой Будищев, но, увидев вопросительные взгляды своих спутников, счел должным пояснить: – Освободили парня и тут же артиллеристам сплавили. Дескать, кормите теперь и поите болезного. Вон он на фургоне сидит и лыбится как пришибленный.

– Не бросать же его было?

– Тоже верно, – не стал спорить Дмитрий и, откинув голову на глинобитную стену, прикрыл глаза.

– Лучше скажите, кондуктор, – вернул его в реальность Шеман, – готовы ли позиции?

– Почти, господин лейтенант.

– В каком смысле почти?

– В том, что наши пулеметы установлены, осталось только скосить эту высокую траву, как ее…

– Джугуру?[12]

– Вот-вот.

– И в чем же задержка?

– Так косить нечем. У артиллеристов хоть сабли есть, а нам чем?

– Вот носили бы палаш, как оно полагается по форме, так и было бы чем! – не удержался от нотации офицер. – Берите хоть с гардемарина пример.

– Да уж, – в голосе Дмитрия послышалось раздражение, – много бы я накосил одним палашом…

– Никто не заставляет вас делать это самому. Дали бы его матросам, да и дело с концом.

– Хм, – шумно втянул в себя воздух Будищев, но затем, немного успокоившись, пришел к выводу, что никакого холодного оружия кроме кортика у него с собой все равно нет, а матросы прекрасно справятся и саперными или, точнее, линнеманновскими лопатками.

Как ни крути, а сидеть в тени было несравненно приятнее, нежели идти под палящим солнцем, и господа офицеры понемногу расслабились. К тому же матрос Абабков принес им чудом сохранившейся у гардемарина сельтерской воды, которой Майер щедро поделился с товарищами. Жара сразу показалась не такой уж и изнуряющей, а жизнь беспросветной.

– Ваши благородия, – отвлек их от приятного времяпровождения худой как жердь солдат с изможденным курносым лицом. – Сделайте божескую милость, прикажите дать воды!

– Ты чего, братец, какой еще воды? – не понял сначала лейтенант, с сожалением отставляя в сторону пустую бутылку.

– Не дайте пропасть христианской душе, – не слушая его, продолжал обезумевший от жажды стрелок. – Мочи нет больше терпеть!

– Он, верно, узнал, что у нас есть вода в баках, – тихо пояснил гардемарин.

– Даже не знаю, действительно, духота просто ужасная…

– Нет! – решительно поднялся Дмитрий. – Осади назад, пехота!

– Помилосердствуйте…

– Охолонь, парень. Скоро всем будут воду давать, тогда и попьешь!

– Явите божескую…

– Пошел вон, я сказал!

Тут ему на помощь пришли матросы. Услышав шум, они подхватили брыкающегося солдата и утащили от греха прочь. Тот некоторое время еще пытался сопротивляться, но вскоре затих.

– Фершала сюды! – закричал один из моряков, сообразив, что с пехотинцем случилось что-то неладное.

На зов тут же явился фельдшер – рослый брюнет с явно семитскими чертами лица. Представитель медицины с важным видом дал понюхать впавшему в беспамятство стрелку нашатырь, отчего тот сразу же открыл глаза, и у него пошла носом кровь.

– Будет жить, – удовлетворенно кивнул головой внимательно наблюдавший за этими манипуляциями Будищев.

– Случалось видеть такое прежде? – поинтересовался Шеман.

– Так точно. Солнечный удар.

– Может быть, все же можно уделить некоторое количество воды для питья? – робко спросил Майер.

– Нет! – отрезал Дмитрий.

– Кондуктор прав! – поддержал его решение лейтенант.

– Но почему?

– Саша, – устало вздохнул его бывший сосед по каюте, – у нас в отряде шестьсот рыл с гаком. Проглотят в один присест и не заметят, а без воды наши пулеметы – бесполезны!

Новость о том, что флотские не дали «пехоцкому» воды, разнеслась по их маленькому отряду почти мгновенно. Моряки вообще не пользовались популярностью среди чинов Русской императорской армии, а этот инцидент, безмерно преувеличенный молвой, симпатий им никоим образом не добавил. Так что теперь, стоило матросу появиться рядом с солдатами, его встречало настороженное, почти враждебное, молчание. Казалось, стоит проскочить малейшей искре и между участниками похода вспыхнет конфликт, но скованные железной воинской дисциплиной военные держали себя в руках. Ведь совсем рядом был настоящий и куда более опасный враг, готовый воспользоваться любой даже самой мельчайшей оплошностью «белых рубах», дерзнувших бросить вызов самым знаменитым воинам Средней Азии.

– Текинцы! – закричал часовой, скидывая с плеча винтовку. – Тревога!

И действительно, на дороге, ведущей к аулу, показался небольшой отряд вооруженных туркмен, во главе с седобородым стариком в ватном чапане и лохматой папахе. Увидев противника так близко, солдаты стали браться за оружие, не дожидаясь команды офицеров, после чего сами становились плечом к плечу, полные решимости отразить нападение. Матросы и артиллеристы также не остались в стороне и, бросившись к орудиям, были готовы накрыть неприятеля своим огнем.