Жена Степана Черепанова Евдокия Иванова дочь девку напрочь не приняла. «Что за недело такое, в дом неизвестно кого привести. Срамотища!»

– Ты уж, Степан Яковлевич, как на духу скажи, кто она тебе?

Черепанов, подвоха не чуя, ответствовал, что девка – алеутская ему дочь.

«Ах, вот оно что, блудил, значит, Степан Яковлевич в краю далеком, презрев клятву верности супруге законной! А раз так, значит ноги в этом доме моей не будет!» – решила Евдокия Черепанова и, изобидевшись на мужа, отъехала прочь из Тотьмы в родную деревню. Тот возражать не стал, знать не было между ними давно уже никаких супружеских чувств, и остался в дому вместе с алеутской юницей.

Завещать он ей ничего не мог, удочерить мог, но почему-то не сделал этого. И когда на смертном одре говорил о своей незаконной дочери, взял с брата Василия верную клятву: девушку не обижать, как подрастет и замуж соберется, дать ей приданое и отпустить восвояси.

Василий, наследовал все имущество промышленника Черепанова, и хоть дал ему слово честное, что завершит строительство церкви поскорее, снова начал тянуть и крохоборничать.

«Вы, – говорил он мастерам, – за каждую денгу мне ответите, я никакой растраты не допущу».

Дядька Титова, как старший артельщик, велел Федору кумекать насчет извода, как эти самые клейма сделать, да еще наилучшим образом. Сам-то он был уже человек в годах, любил все больше старинное узорочье, а тут надлежало нечто иное изладить.

«Ты, Федор, присматривай, – говорил он племяннику, – смекай, какой извод может господам купцам понравится. Я-то устарел насчет этого, а ты еще в самой силе, справишься».

Федор кивал головой. Он хоть и не был обучен грамоте, но рисовал-чертил не хуже иного подьячего, вот только буквы ему не давались. Мысли о том, как сделать клейма, чтобы вышло всем на удивление, не покидали его ни на минуту.

Как-то раз каменщик решил прогуляться по берегу Сухоны. Он шел вдоль бечевника[3], изредка кидал камушки в реку, «выпекая блины». Для этого присматривал в воде плоские кругляши, чтобы дольше скользили по водной глади.

«Раз – и пять блинов, два – и еще пять, три – и, эх, неудача».

Очередной камень не захотел скользить по поверхности и сразу утонул. Федор нагнулся к воде, подобрал другой подходящий кругляш и вдруг увидел, что это не камень, а монета.

Титову стало любопытно. Он промыл находку в воде, протер рукавом и на зеленой поверхности рельефно выступили завитушки изображений и короткая надпись.

«Де-нга, – прочел он по слогам слово, размещенное на монете в две строки с переносом, и дату, – 1735».

«Это же мой год, – подумал каменщик, – я родился в то лето. Может, монетка-то есть добрый знак, хотя на такую денгу ничего ноне не купишь, три перемены денег прошло, все поменялось».

Он хотел было швырнуть с размаху монету в Сухону, вместо очередного камня, но почему-то передумал, положил старую денгу в карман и продолжил свои упражнения в «выпекании блинов».

Прошло время. Денга терлась у него в кармане вместе со всякой нужной мелочью и однажды, достав монету, Федор увидел, что все выпуклые части ее стали сверкать первозданной чистотой металла. «Поистерлась денга в кармане», – подумал он. И неожиданно в голову строителя пришла интересная мысль.

Титов схватил веточку и на песке повторил контур украшения монетного поля. Получился завиток влево, потом он начертил такой же в правую сторону, сравнил, точь-в-точь как на монете. Еще минута и были готовы навершие и нижняя часть узора. Получилось что-то отдаленно напоминающее вазу, только плоскую. «На монете в центре надпись, а что если оставить это место чистым, тогда узор будет смотреться легко и воздушно?»

Федор позвал дядьку.

– Смотри, что придумал. Василий Яковлевич нам про каждую денгу пеняет, а мы ему в клеймо узор, как на денге изладим.

– Поймет, поди, что смеемся, – засомневался дядя.

– Ну и поймет, так что, – не унимался Федор, – красиво же вышло!

Вскоре мастера представили Василию Черепанову новый рисунок клейма, похожий на тот, что с монеты. Стоят, переглядываются, думаю, осерчает купец. Черепанов глядел-глядел и вдруг говорит: любо мне такое узорочье, вот только в толк не возьму, откуда вы его переняли.

– Сухона подсказала, – подмигнув дяде, сказал Федор Титов.

– Ну ладно, – буркнул в ответ Черепанов младший, – сей год уже осень на дворе, приступать к строительству надобности нет. Даю вам расчет полный, и на будущее лето жду сызнова, надо волю почившего брата выполнять.

– Надежно ли говоришь? – спросил купца старший артели. – Дело не малое затеваем, надобно контрахт подписать и как положено, порадовать работных людей деньгами в знак твердости намерений.

– Ничего подписывать не стану, будет день, будет и пища, – замотал головой Василий Черепанов, – и денег вперед не дам, знаю я вас, строителей, потом ищи-свищи по всей округе.

Так ничего и не решили, хоть сходились еще три раза. По первому снегу уехала артель домой. Весной уж было собрались в Тотьму, но случился оттуда человек и сказал, что Василий Черепанов отбыл по торговым делам из города куда-то далече и контракт заключать некому.

Шли годы, один за другим. Черепанов ни отказу не давал, ни денег на строительство не выделял. Такой человек.

За это время много воды утекло, дядька Титова почил в бозе, оставив артель на племянника. Теперь Федор был за главного. У него подрос сын, Максимка.

Парню уже осмнадцать годов, отцу первый помощник и грамоте разумеет, что твой дьяк. Как начнет на листе завитушки буквиц выводить – залюбуешься, только вот как в толк взять, что там начертано, коли сам грамоте не обучен? А Максимка книжную премудрость ведает и по этой причине люди к нему со всем уважением. Он любую бумагу прочтет и перескажет и, если надо, за другого человека по вере роспись поставит. Вот только к каменному делу у него руки не лежат, зато Максим мастеровит в речах и писании грамот.

Со временем забыли Титовы про недострой «на Зелене», возводили другие дома в Устюге Великом, как вдруг известие случилось из Тотьмы, аккурат через семь лет! Господа Черепановы зовут для заключения контракта на строительство церкви, той самой, в Зеленской слободе.

Титов собрался сам, взял сына, Максимку. В таком деле грамотный человек – первейший помощник.

Василий Черепанов за эти годы сильно сдал: осунулся, глаза боязливо поглядывали из под бровей, как будто знал купец за собой какую-то вину.

– Велением почившего брата моего Степана намерен я исполнить волю его и достроить церковь каменную на Зелене. Для чего я и позвал вас, люди мастеровые. Молва об артели вашей идет добрая, делаете справно, проверено. Препятствий для работы никаких лично я не вижу. Надобно вам счесть весь расход по строительству церкви и смету мне предоставить для заключения контрахту.

– Мы бы хотели получить вперед хотя бы рублей пятьдесят на всякие чертежные и сметные работы.

– Получите, не робейте, и с весны, как снег стает, жду вас на каменные работы.

– Чертежи наши сохранились ли от старого времени, чтобы новые не делать? – спросил Федор Титов.

– Это вряд ли, тут много чего было, я сам из Тотьмы надолго отлучался не единожды, хозяйством жена моя заправляла, Матрена Ивановна – отвечал Василий Черепанов, – куда бумаги подевались, ума не приложу. Но думаю, что с с великим радением вы это сделаете сызнова и на Рождество я вас буду ждать для подписания контракта.

– Батя, у нас больше месяца, успеем, – подбодрил отца Максим.

– Вот и славно, а сейчас, господа, приглашаю испить чаю, из самого Китаю привезен, чудесно пахнет, – предложил Черепанов.

Они прошли в горницу, уселись на лавки за стол. Черепанов что-то крикнул сенной девке, та убежала и через недолгое время вернулась с моложавой купчихой одетой по обычаю в дорогой штофный сарафан и парчовую коротену.

– Поднеси чарку гостям, – приказал Василий Черепанов, – поймал восхищенные взгляды строителей и добавил, – прошу любить и жаловать, это жена моя, Матрена свет Ивановна.