Но и во второй половине XIX в. научная мысль в России, научная популяризация сталкивались со значительными препятствиями со стороны цензурных ведомств. Показательны в этом смысле примеры ситуаций с запретами печатной и рукописной продукции издательства «Посредник», редакция которого даже выработала специальную политику взаимодействия с цензурными комитетами[47], в результате чего «Посредник» и в условиях жесткого цензурного режима мог успешно функционировать. В 1894 г., например, издательство выпустило 107 названий народных книг и вышло на второе место в стране (после огромного сытинского предприятия) по числу наименований изданной народной книги и на третье место – по тиражу[48].
Интересна для нашего исследования и борьба внутри самого цензурного ведомства вокруг проблем распространения в стране иностранной литературы, в которой часто бытие осмысливалось с материалистической точки зрения. Один из наиболее важных принципов Комитета цензуры иностранной (КЦИ) под руководством Ф. И. Тютчева явно приходил в противоречие с существовавшими в России установками. Он сводился к тому, чтобы как можно меньше запрещать иностранной литературы, ввозимой в Россию. В отчете КЦИ Главному управлению по делам печати за 1866 г. объясняется: «Но как умственный уровень с каждым годом возвышается, то естественно, что цензурные действия должны быть весьма осмотрительны и уже никак не иметь характер чисто запретительный, как это было в прежние годы»[49]. При этом Тютчев считал, что лучше дать слово критике сомнительного сочинения, чем его запрещать.
Интересно в связи с этим принципом разъяснение в отчете за 1870 г. по вопросу, почему КЦИ стал меньше запрещать философской литературы. Три основных философских школы – рационалистов, материалистов и позитивистов – «имели огромное влияние» в 1860-е годы. «Смелые идеи, развиваемые такими писателями, как Фейербах, Шопенгауэр, Бюхнер, Конт и их последователи, – отмечается в отчете КЦИ, – читались с величайшим любопытством, проникали везде и повсюду. Цензура должна была поэтому действовать тогда строго…»[50]
Действительно, еще в 1852 г. цензура запретила как «весьма опасное» сочинение «Лекции о сущности религии» Л. Фейербаха (Лейпциг, на немецком языке). Синод считал, что Гегель и Фейербах «больше нанесли вреда христианству своими языческими идеями, нежели все безбожники-энциклопедисты прошлого столетия»[51]. Работы Фейербаха в России были запрещены и к переводу. В годы Первой русской революции цензурная плотина была взорвана, и многие труды ученого («История новой философии», «Теогония», «Сущность христианства» и др.) были переведены и изданы. После 1910 г. по решению цензурного ведомства они были уничтожены[52].
Синод в борьбе с материалистическим научным направлением нашел своеобразный прием: он стал использовать труды оппонентов по-своему. К примеру, Московский духовный комитет в 1863 г. одобрил выход в свет «Философии духа» Г. Гегеля. Цензоры считали, что издание этого труда «в настоящее время на русском языке могло бы иметь то последствие, что оно – по своему идеализму – могло бы служить некоторым отпором современному наплыву материалистических мнений в светскую нашу литературу, а кроме того, представила бы собою довольно поучительный пример совмещения свободы мнений с уважением к авторитету родного вероисповедания»[53].
Однако к 1870 г., как отмечается в отчете КЦИ, «философия приняла более умеренное и одобрительное направление», Фейербах даже в Германии оказался «не в моде». Цензура в 1870 г. обратила внимание лишь на 18 сочинений, в основном французских авторов, содержащих «ученические рассуждения» о религии[54].
В 1865 г. – в период реформирования цензуры в стране – Ф. И. Тютчев предлагал министерству внутренних дел в официальной бумаге: «Председатель комитета полагал бы равно возможным: изъять из цензурного рассмотрения все книги, которые по изложению и содержанию предназначены не для публики, а лишь для специально ученых и занимающихся философией. Сюда можно было бы отнести по всем школам философии и именно авторов, хотя и не удовлетворяющих требованиям устава, но излагающих научные истины умеренно, спокойно, научным образом и без явной полемики против церкви и государства»[55]. 31 декабря 1870 г. профессор И. М. Сеченов обратился в комитет с просьбой выдать ему «для собственного употребления» удержанные цензурой отдельные листы нового сочинения Ч. Дарвина Thе descent of man («Происхождение человека»), которые ему высылались английскими издателями по мере их отпечатки. На просьбе стоит резолюция: «Дозволяется. Ф. Тютчев»[56]. Однако дело с разрешением труда Дарвина к распространению в обществе затянулось: выполняя распоряжения начальства, КЦИ возвращался к нему 20, 27 января и 24 марта 1871 г. Тютчев хорошо понимал, что развитие мыслительной деятельности человечества самоценно, ее многообразие можно рассматривать и как дар Божий. Представление КЦИ от 27 января 1871 г. в Главное управление по делам печати, подписанное Тютчевым, опирается на целую систему аргументов, включающих и те, что касались духовной цензуры:
• новая работа Ч. Дарвина – продолжение его замечательного труда «О происхождении видов», одобренного ранее цензурой;
• имя автора уже имеет всемирную известность;
• его сочинение строго научно по форме;
• оно «переводится и комментируется всеми более или менее серьезными органами печати обоих полушарий»;
• учитывая возможные препятствия со стороны духовной цензуры, КЦИ специально отмечает, «что автор, хотя и доказывает происхождение человека различно от того, как это значится в книгах Ветхого Завета, но, идя строго научным путем, он не касается книг Священного Писания и не опровергает их, а, напротив, относится с уважением к “облагораживающей вере” в существование Всемогущего Бога; что наша Духовная цензура пропускала к обращению в публике сочинения геологические, в которых на основании веками рождающихся формаций также доказывалось происхождение человека различно от библейского указания»;
• подчеркивая невозможность скрыть от общества появление такого произведения, КЦИ разъясняет: «…налагая свое veto на сочинение столь популярного научного автора, как Дарвин, комитет поставит в затруднительное положение как цензурное ведомство, а также и печать, которая не преминет при всяком удобном случае цитировать или ссылаться на сочинение Дарвина»;
• следует последний аргумент, соответствующий принципам, исповедуемым Тютчевым – руководителем КЦИ: «…наконец, ставя преграды к ознакомлению русской публики с теорией такой всемирной значимости, какова теория Дарвина, – тем не менее цель не будет достигнута, потому что так или иначе, а русская интеллигенция ознакомится с учением современного светила науки – каким его считают, следовательно, гораздо рациональнее предоставить делу критики опровергать ошибочность теории автора»[57].
Блестящий пример всесторонней аргументации необходимости распространения в русском обществе труда великого английского ученого. И после выхода в свет второго тома его сочинения 24 марта 1871 г. оно было комитетом «дозволено в целости»[58]. Но борьба в России вокруг произведений Дарвина продолжалась. Она нашла отражение в сатирической поэме А. К. Толстого «Послание к М. Н. Лонгинову о дарвинисме» (1872 г.), заканчивавшейся словами:
