И так как мистер Каркер снова повторил слова патрона и собрал свои бумаги, словно также готовился уйти, Уолтер понял, что дальнейшее промедление было бы непростительной дерзостью, – к тому же ему нечего было сказать, – и вышел в полном смятении.

Проходя по коридору, не вполне отдавая себе отчет в том, что произошло, и чувствуя свою беспомощность, как бывает во сне, он услышал, что дверь мистера Домби снова захлопнулась, это вышел мистер Каркер, и тотчас же сей джентльмен окликнул его:

– Пожалуйста, приведите вашего друга мистера Каркера-младшего в мой кабинет, сэр.

Уолтер прошел в первую комнату и передал это распоряжение мистеру Каркеру-младшему, который вышел из-за перегородки, где сидел один в углу, и отправился вместе с ним в кабинет мистера Каркера-заведующего.

Этот джентльмен стоял спиной к камину, заложив руки за фалды фрака и глядя поверх своего белого галстука так же неумолимо, как мог бы смотреть сам мистер Домби. Он принял их, нимало не изменив позы и не смягчив сурового и мрачного выражения лица; только дал знак, чтобы Уолтер закрыл дверь.

– Джон Каркер, – сказал заведующий, когда дверь была закрыта, и внезапно повернулся к брату, оскалив два ряда зубов, словно хотел его укусить, – что это у вас за союз с этим молодым человеком, из-за чего меня преследуют и донимают упоминанием вашего имени? Или мало вам, Джон Каркер, что я – ближайший ваш родственник и не могу избавиться от этого…

– Скажите – позора, Джеймс, – тихо подсказал тот, видя, что он не находит слова. – Вы это имеете в виду, и вы правы: скажите – позора.

– От этого позора, – согласился брат, делая резкое ударение на этом слове. – Но неужели нужно вечно об этом кричать и трубить и заявлять даже в присутствии главы фирмы? Да еще в доверительные минуты? Или вы думаете, Джон Каркер, что ваше имя располагает к доверию и конфиденциальности?

– Нет, – отвечал тот. – Нет, Джеймс. Видит Бог, этого я не думаю.

– Что же вы в таком случае думаете? – сказал брат. – И почему вы мне надоедаете? Или вы еще мало мне навредили?

– Я никогда не причинял вам вреда умышленно, Джеймс.

– Вы мой брат, – сказал заведующий. – Это уже само по себе вредит мне.

– Хотелось бы мне, чтобы я мог это изменить, Джеймс.

– Хотелось бы и мне, чтобы вы могли изменить и изменили.

Во время этого разговора Уолтер с тоской и изумлением переводил взгляд с одного брата на другого. Тот, кто был старшим по годам и младшим в фирме, стоял с опущенными глазами и склоненной головой, смиренно выслушивая упреки другого. Хотя их делали особенно горькими тон и взгляд, коими они сопровождались, и присутствие Уолтера, которого они так удивили и возмутили, он не стал возражать против них и только приподнял правую руку с умоляющим видом, словно хотел сказать: «Пощадите меня!» Так мог бы он стоять перед палачом, будь эти упреки ударами, а он героем, скованным и ослабевшим от страданий.

Уолтер, великодушный и порывистый в своих чувствах, почитая себя невольной причиной этого издевательства, вмешался со всей присущей ему страстностью.

– Мистер Каркер, – сказал он, обращаясь к заведующему, – право же, право, виноват я один. С какой-то неосмотрительностью, за которую не знаю как и бранить себя, я, вероятно, упоминал о мистере Каркере-младшем гораздо чаще, чем было нужно; и иногда его имя срывалось с моих губ, хотя это противоречило выраженному вами желанию. Но это исключительно моя вина, сэр! Об этом мы никогда ни слова не говорили – да и вообще очень мало говорили о чем бы то ни было. И с моей стороны, сэр, – помолчав, добавил Уолтер, – это была не простая неосмотрительность; я почувствовал интерес к мистеру Каркеру, как только поступил сюда, и иной раз не мог удержаться, чтобы не заговорить о нем, раз я столько о нем думаю.

Эти слова вырвались у Уолтера из глубины сердца и дышали благородством. Ибо он смотрел на склоненную голову, опущенные глаза, поднятую руку и думал: «Я так чувствую; почему же мне не признаться в этом ради одинокого, сломленного человека?»

– По правде говоря, вы меня избегали, мистер Каркер, – сказал Уолтер, у которого слезы выступили на глазах, так искренне было его сострадание. – Я это знаю, к сожалению моему и огорчению. С тех пор как я в первый раз пришел сюда, я, право же, старался быть вашим другом – поскольку можно притязать на это в мои годы; но никакого толку из этого не вышло.

– И заметьте, Гэй, – быстро перебил его заведующий, – что еще меньше выйдет толку, если вы по-прежнему будете напоминать людям о мистере Джоне Каркере. Этим не помочь мистеру Джону Каркеру. Спросите его, так ли это, по его мнению?

– Да, этим услужить мне нельзя, – сказал брат. – Это приводит только к таким разговорам, как сейчас, без которых я, разумеется, прекрасно мог бы обойтись. Лишь тот может быть мне другом, – тут он заговорил раздельно, словно хотел, чтобы Уолтер запомнил его слова, – кто забудет меня и предоставит мне идти моей дорогой, не обращая на меня внимания и не задавая вопросов.

– Так как память ваша, Гэй, не удерживает того, что вам говорят другие, – сказал мистер Каркер-заведующий, распаляясь от самодовольства, – я счел нужным, чтобы вы это услышали от лица, наиболее в данном вопросе авторитетного. – Он кивнул в сторону брата. – Надеюсь, теперь вы вряд ли это забудете. Это все, Гэй. Можете идти.

Уолтер вышел и хотел закрыть за собой дверь, но, услышав снова голоса братьев, а также свое собственное имя, остановился в нерешительности, держась за ручку полуотворенной двери и не зная, вернуться ему или уйти. Таким образом, он невольно подслушал то, что последовало.

– Если можете, думайте обо мне более снисходительно, Джеймс, – сказал Джон Каркер, – когда я говорю вам, что у меня – да и может ли быть иначе, если здесь запечатлена моя история! – он ударил себя в грудь, – у меня сердце дрогнуло при виде этого мальчика, Уолтера Гэя. Когда он впервые пришел сюда, я увидел в нем почти мое второе я.

– Ваше второе я! – презрительно повторил заведующий.

– Не того, каков я сейчас, но того, каким я был, когда так же в первый раз пришел сюда; такой же жизнерадостный, юный, неопытный, одержимый теми же дерзкими и смелыми фантазиями и наделенный теми же наклонностями, которые равно способны привести к добру или злу.

– Надеюсь, что вы ошибаетесь, – сказал брат, вкладывая в эти слова какой-то скрытый и саркастический смысл.

– Вы бьете меня больно, – отвечал тот таким голосом (или, может быть, это почудилось Уолтеру?), словно какое-то жестокое оружие действительно вонзалось в его грудь, пока он говорил. – Все это мне мерещилось, когда он пришел сюда мальчиком. Я в это верил. Для меня это была правда. Я видел, как он беззаботно шел у края невидимой пропасти, где столько других шли так же весело и откуда…

– Старое оправдание, – перебил брат, мешая угли. – Столько других! Продолжайте. Скажите – столько других сорвалось.

– Откуда сорвался один путник, – возразил тот, – который пустился в путь таким же мальчиком, как и этот, и все чаще и чаще оступался, и понемногу соскальзывал ниже и ниже, и продолжал идти спотыкаясь, пока не полетел стремглав и не очутился внизу, разбитым человеком. Подумайте, как я страдал, когда следил за этим мальчиком.

– За все можете благодарить только самого себя, – отозвался брат.

– Только самого себя, – согласился он со вздохом. – Я ни с кем не пытаюсь разделить вину или позор.

– Позор вы разделили, – сквозь зубы прошипел Джеймс Каркер. И сколько бы ни было у него зубов и как бы тесно ни были они посажены, сквозь них он прекрасно мог шипеть.

– Ах, Джеймс! – сказал брат, впервые заговорив укоризненным тоном и, судя по его голосу, закрыв лицо руками. – С тех пор я служил для вас прекрасным фоном. Вы спокойно попирали меня ногами, взбираясь вверх. Не отталкивайте же меня каблуком!

Ответом ему было молчание. Спустя некоторое время послышалось, как мистер Каркер-заведующий стал перебирать бумаги, словно намеревался прекратить эту беседу. В то же время его брат отошел к двери.