– А как же моя теперешняя работа? – заметил я. – Это важное дело, и если я его брошу…

– Мы предвидели это возражение, – ответил полковник. – Должен сказать вам, что в условиях военного положения мы имеем право в случае необходимости призвать вас на службу. Вы прикреплены к министерству иностранных дел. Наша организация также работает совместно с министерством, с которым по данному вопросу проведены консультации. Конечно, – язвительно прибавил он, – если вас беспокоит риск или опасность…

Я забыл, что ответил ему, но он не стал углубляться.

– Очень хорошо, – продолжил он. – Обдумайте все и возвращайтесь завтра в половине пятого. Если у вас не найдется убедительных причин для отказа, мы будем считать вас нашим сотрудником, и я сообщу вам дальнейшие детали.

Он позвонил в звонок. Появилась молодая женщина и проводила меня до выхода, пробравшись сквозь путаницу коридоров, как мне показалось, с достойной изумления ловкостью.

Сгорая от любопытства и уже загипнотизированный тайнами этого надземного лабиринта, я рискнул задать вопрос моей провожатой.

– Что это за учреждение? – спросил я.

Я заметил огонек в ее глазах. Она пожала плечами и, не ответив, нажала кнопку лифта.

– Доброго дня, – сказала она, пропуская меня в кабину.

На следующий день уже другая девушка провела меня вверх-вниз по узкой лестнице до кабинета полковника. Я нашел его в довольно просторной комнате с мягкими креслами и книжными шкафами во все стены. По-видимому, он считал совершенно естественным, что мне нечего было сказать.

– Я вкратце объясню вам, что нам от вас нужно, – начал он. – Потом можете высказать все, что хотите, и я провожу вас на собеседование к… э-э-э… к шефу. Если в двух словах, мы хотим, чтобы вы вернулись в Советскую Россию и присылали нам отчеты о тамошнем положении дел. Мы хотим быть полностью в курсе того, что думают все слои общества, знать, какой поддержкой пользуется правительство большевиков, как развивается и меняется его политика, каковы перспективы смены режима или контрреволюции и какую роль во всем этом играет Германия. Что же касается способа проникновения в страну, прикрытия, под которым вы будете там жить, и как будете присылать свои отчеты, то мы оставляем это на ваше усмотрение, так как никто лучше вас не знает местных условий.

Он изложил свои взгляды на Россию и попросил меня подтвердить их или поправить, а также назвал имена нескольких англичан, с которыми я мог бы вступить в контакт.

– Я узнаю, готов ли… э-э-э… шеф, – наконец сказал он, вставая. – Вернусь через минуту.

Комната выглядела обычным кабинетом, но на столе не было никаких бумаг. Я встал и оглядел полки с книгами. Мое внимание привлекло прекрасно переплетенное собрание сочинений Теккерея, кажется, в зеленом марокене[4]. Одно время я баловался переплетным делом, и книги в художественных переплетах с тех пор никогда не оставляют меня равнодушным. Я снял с полки томик «Истории Генри Эсмонда». К моему недоумению, книга никак не хотела раскрываться, пока я случайно не провел пальцем, как мне казалось, по обрезу, и вдруг она открылась сама собой и оказалась шкатулкой! В изумлении я чуть не уронил ее, и на пол выскользнул бумажный лист. Я торопливо подхватил его и заглянул. В заголовке значилось Kriegsministerium, Berlin (военное министерство, Берлин), ниже был отпечатан герб Германской империи, и весь лист был исписан мелким почерком на немецком языке. Я едва успел сунуть его обратно в шкатулку и поставить том на полку, как вернулся полковник.

– Э-э-э… шефа нет, – сказал он, – но вы сможете встретиться с ним завтра. Вас интересуют книги? – прибавил он, заметив, что я смотрю на полки. – Я их коллекционирую. Вот, не хотите ли взглянуть, любопытная старинная биография кардинала Ришелье. Я купил ее за шиллинг на Чаринг-Кросс-Роуд.

Упомянутая книга стояла непосредственно над «Генри Эсмондом». Я с опаской взял ее с полки, ожидая, что сейчас что-нибудь произойдет, но это была всего лишь ветхая книга на французском языке с надорванными и испачканными страницами. Я сделал вид, что заинтересован.

– Думаю, больше здесь особо не на что смотреть, – как бы невзначай бросил полковник. – Ну, до свидания. Приходите завтра.

Мне было невероятно интересно, что за «шеф» у этого учреждения и каким он окажется. Девушка загадочно улыбалась, провожая меня до лифта. Я вернулся туда на следующий день. Всю ночь я раздумывал, как же мне попасть обратно в Россию, но ничего не решил. В голове у меня было совершенно пусто, и все мои мысли были поглощены тайнами лабиринта на крыше.

И вновь меня проводили к полковнику. Мои глаза инстинктивно обратились к книжному шкафу. Полковник пребывал в добродушном настроении.

– Вижу, вам понравилась моя коллекция, – сказал он. – А вот, кстати, прекрасное издание Теккерея.

Сердце мое чуть не выпрыгнуло из груди!

– Самый роскошный переплет, который мне доводилось видеть в жизни. Не хотите ли взглянуть?

Я в упор посмотрел на полковника, но лицо его было непроницаемо, как маска. Я сразу же решил, что он хочет посвятить меня в секреты своего учреждения. Я живо встал и снял с полки «Генри Эсмонда», стоявшего ровно на том же месте, где я оставил его накануне. К моему полному замешательству, книга открылась совершенно естественным образом, и в руках у меня оказалось не более чем роскошное издание, богато иллюстрированное и отпечатанное на индийской бумаге! Я недоуменно уставился на полку. Никакого другого «Генри Эсмонда» там не было. Непосредственно над пустым местом, как и вчера, стояла биография кардинала Ришелье. Я положил книгу на место и, стараясь не выказать растерянности, повернулся к полковнику. Лицо его было бесстрастным, даже, можно сказать, скучающим.

– Великолепное издание, – повторил он как бы устало. – Теперь, если вы готовы, пойдемте к… э-э-э… к шефу.

Чувствуя себя полным болваном, я, заикаясь, согласился и последовал за ним. Идя по неразберихе лестниц и внезапных коридоров – какому-то дому Ашеров в миниатюре, я мельком заметил верхушки деревьев, сады на набережной Виктории, Темзу, Тауэрский мост и Вестминстер. По тому, как внезапно менялся угол зрения, я решил, что в действительности мы попросту крутимся в очень тесном пространстве, и, когда вдруг оказались на пороге просторного кабинета – святилища «э-э-э… шефа», – у меня возникло непреодолимое чувство, что на самом деле мы сдвинулись всего на пару ярдов и что этот кабинет находится сразу же над кабинетом полковника.

Это была мрачноватая комната с низкими потолками на самом верху здания. Полковник постучал, вошел и встал по стойке смирно. Нервничая и смущаясь, я последовал за ним с мучительным осознанием, что в ту минуту не смог бы разумно высказаться ни по одному вопросу на свете. С порога комната казалась погруженной в полутьму. Письменный стол был размещен перед окном таким образом, чтобы, войдя в комнату, глаза видели одни силуэты. Прошло несколько мгновений, прежде чем я сумел ясно различить хоть что-то. Полдюжины телефонных аппаратов выстроились в ряд слева от большого заваленного бумагами стола. Сбоку на обычном столе лежало множество карт и чертежей, модели аэропланов, субмарин и каких-то механических аппаратов, а разноцветные колбы и дистилляционное оборудование с пробирками на подставке свидетельствовали о том, что тут проводятся химические опыты. Эти признаки научных исследований только усиливали и без того уже неодолимую атмосферу необычности и тайны.

Но не это привлекло мое внимание, пока я стоял там и нервно ждал. Не колбы и не механизмы приковали мой взгляд. Глаза мои не отрывались от фигуры за письменным столом. В просторном вращающемся кресле, ссутулив плечи, оперев голову на руку, в одной рубашке без пиджака сидел и что-то быстро писал…

Увы, нет! Простите, я позволил себе забыться! Пока еще остаются вещи, которые я не имею права разглашать. Которые должны остаться покрытыми тайной. И одна из них заключается в том, кто была эта фигура в крутящемся кресле в этой полутемной комнате на верхнем уровне лабиринта на крыше дома возле Трафальгарской площади в тот августовский день 1918 года. Я не могу ни описать его, ни назвать какое-либо из его двадцати с лишним имен. Достаточно сказать, что при всем моем благоговении в ту первую встречу вскоре я стал относиться к «шефу» с чувством глубочайшего личного уважения и восхищения. Это был британский офицер и английский джентльмен высочайшей пробы, абсолютно бесстрашный и одаренный безграничными ресурсами интуиции и неординарного ума, и я могу считать одной из величайших удач своей жизни, что мне представился шанс войти в круг его знакомых.