– Кто жизнь не любит, все любят.

– Оно так. У каждого свои тараканы в голове. Боже, как велик мир, неохватен мир! Качает мир к морю-океану, и мы в нём качаемся. Ночами сплю худо, прислушаюсь к своим мыслям, где только не побываю, с кем только не поговорю. А годы идут, идут… Какого мармеладу ты хочешь от жизни?

У зятя перехватило дух от такого резкого скачка. Что такое сказать, чтоб сказанное размягчило суровое сердце Марфы Карповны, он не знал. Не скажешь, мол, когда ты спишь, мамаша, хриплый клекот сотрясает весь дом.

Скорее всего, теще ответ зятя был не особо нужен.

– Виновата перед тобой, Трафлин, хотя и виноватой, опять же, не считаю, – продолжила говорить тёща. – Слабый ты человек, квёлый до жизни. Вот за то и не люблю тебя. Ты бы с молодых лет себя не жалел, птицу удачи за хвост держал, ты бы (язык так и чесался дать наводку на сырьевой склад и шуструю бабенку)… Сказ такой: в одном стремени стой! Хватит бегать! И остригись. Ну, будь ты человеком, из конца-то в конец! Поглядись в зеркало: псина-образина, да и только. Раскинь сельсоветом: кто деньгу зашибает, тот и стриженый наголо.

Трафлин Пупин временно принят (испытательный срок – месяц) на должность вахтера на проходной. Место работы – тесовая будка. Хозяйское добро – железная калитка и полосатый шлагбаум. Четырнадцать шагов по прямой, двадцать, если приспичит отлучиться по малой нужде. Подручный вахтера – лохматый пёс с испорченным конфетами голосом. Предполагаемая первая получка в конце квартала. Мужики подкололи: первая может быть и последней, всё зависит от лесных делянок и курса зелени на мировых торгах.

Остригся под Котовского.

Теща стрижку нашла хорошей.

– А черепок не наварист, – всё же передёрнула ноздрями.

Вернулась из областной больницы Валентина. Вроде вылечилась, вроде нет. Домашние не поймут, что с ней стряслось. Замкнутая стала, растерянная, всё из рук валится. У окна сидит, на дровяной сарай глядит, и платок к глазам прижимает.

– Да что с тобой, доча? – идёт на приступ мать.

– Уеду я. Устала от всего… Надо и для себя когда-то пожить.

– Куда ты уедешь? Кто тебя ждёт, горе ты моё?

– Позвоню, подъедет на машине…

И выплакала дочь свою тоску. Оказывается, в соседней палате лежал Ваня, – в произношение имени незнакомого мужика дочь вложила столько нежности, что мать отшатнулась. В молодости один парень Ваня подарил ей букет цветущей черемухи, она нюхала и порхала по облакам, так была счастлива. Ваня вдовец. Всегда выбрит, приветлив, у него трехкомнатная квартира, дача с бассейном, а машина! Какая шикарная машина! Он вовсе не старый, хмельное потребляет только по церковным праздникам. Все дни за Валентиной неотступно ухаживал. Она на процедуры, он у дверей сидит. Она анализы сдавать, он готов всю кровь за неё сцедить! Чувствовала она это приставание, а возразить не могла, будто загипнотизированная.

– Ой, Валька! Старший парень в армию весной пойдёт, малый учиться желает… Это надо же! Не дело задумала, ой, не дело!

Погода стояла мерзкая. Сырой снег, разносимый ветром, слепил глаза.

Трафлин нёс службу надлежащим образом. Издали смотреть на пугало, на привалившийся к стене снеговик как-то жалко. Ближе – нос да глаза торчат из белого савана. Ни машин, ни прохожих, лишь пёс лежит под шлагбаумом клубочком. Снеговик и день на улице истуканом стоит, и неделю мает.

Неслышно шуршат автомобильные шины. Это подкатывает на машине босс.

Пёс неохотно покидает обтаявшую ямку.

Босс опускает стекло, свистом подзывает работягу.

– Завтра на сушилку, – говорит. Отламывает кусочек шоколадки, толкает в рот. – Смотри за температурой на выходе.

– Спасибо, – лязгает зубами окоченевший работяга.

– Ешь на здоровье.

Трафлину бы радоваться, ухмыляться: на повышение пошёл, а Марфа Карповна согнутым пальцем из комнаты на улицу манит, подальше от лишних ушей.

– Валька на развод подаёт, уезжать собралась. Ей в больнице какой-то змий-искуситель натёр уши машинами да квартирами. Мне её не сговорить, тихоня, тихоня, а коль задумает – хоть камни с неба валитесь… Так-то вот, зять дорогой, – говорит взволнованно.

Долго бы, наверно, стоял Трафлин и соображал, как так получилось, что его жена, его Валентина, с которой прожили много лет в согласии, вдруг решилась бросить его, бросить семью, если бы тёща с беспощадной яростью не вколотила в его вспотевшую разом голову такие слова:

– Как уедет, и ты… съезжай с квартиры.

Вскинул глаза зять, вздрогнул. Помотал головой, чтоб стряхнуть кошмар, боязливо и тихо спросил тещу:

– Что делать?

– Эх, Трафлин, – сочувственно молвила Марфа Карповна. – Да ты мужик или ржаной обмолоток?! Истощи её любовной страстью! Последние года три Валентина не допускает тебя до себя, я ночами сплю худо, всё слышу, а почему?

– Почему? – переспросил Трафлин.

– Ну, зять, ну, прости меня, господи!

Трафлин, зарекомендовавший себя хорошо в вахтерах, сушит пиломатериал. Только в дневную смену.

А на душе скверно. Глядя на высоченные стеллажи досок, думает с сожалением о том, какой он, в сущности, безвольный, слабый мужик. Неудачник во всём. И родился хилым, и имечком родитель наградил – в зубах вязнет, и в школе дразнили «трамплином», и нет у него даже самой простенькой грамоты от руководства района. Никаких житейских высот не достиг, ни одного пера из хвоста птицы счастья не вырвал, и сыновьям он «до лампочки»; хотелось чего-то нового, громко заявить, что он ещё «не сопрел», он может!.. Заявлять он не будет, не хватит духу. Да и зачем людей тревожить своими воплями? Чтобы потешались?

Прибежала в цех девушка-менеджер, через месяц, кричит сквозь шум работающих электродвигателей, привезут немецкий деревообрабатывающий комплекс, босс поставит Пупина старшим, потому будет принимать экзамен лично.

– Я всё забыл!

– Надо вспомнить!

Уже два раза бывал в церкви к заутрене. Долго и усердно молился. В молитвах он был пень пнём, клал кресты да собирал про себя речь, как душа просит. Во здравие Марфы Карповны оба раза ставил по «пальме» – самой дородной свече. Живёт, весь охваченный каким-то удивительным, возвышенным чувством, и кажется самому себе молодым, смелым, влюблённым.

Теще с Валентиной выбрали в магазине платье. Красивое, дорогое, по груди вышиты птички. Рассыпались стайкой, как оброненные крупинки несбывшихся грез подбирают. В магазине Трафлин склонился к витрине, страсть по душе ему пришлась серебряная цепочка с застёжкой виде оскаленной волчьей головы. Стоящая рядом коренастая, низенькая дама, как потом выяснилось, пьяненькая, раскисла, чтоб не упасть, ухватила руку Трафлина.

– Ты чего, буржуй недорезанный, – спрашивает заплетающимся языком, – в золоте роешься? Деньги ляжку жмут?

Трафлин стал освобождаться из тисков дамы, дама потянулась за ним, да хрясть лицом в витрину. Продавец в крик:

– Грабють! Грабють! Звоните в милицию!

Дорогой Валентина спросила:

– Зачем тебе цепь?

– Ну, думаю, Марфе Карповне…

– Без намёков, слышишь?

Сияющий Трафлин стал рассказывать дома, как они с Валентиной были в магазине, как упала на стеклянную витрину баба и разбила лицо.

– Шурка. На сырьевом складе работает, шкуры принимает, – сказала тёща.

– Вот, Марфа Карповна, не обессудь, прими от нас, носи на здоровье, – зять вручил теще подарок.

Теща зябко поёжилась, пришла в смятение, оробела вся. Ушла с платьем в кухню и заплакала. Трафлин пожал плечами: обиделась? Не угодили? Валентина взяла мужа за руку, увлекла за собой.

– Пускай одна побудет, – шепнула на ухо.

Сосед физик доходчиво сравнивает запоздалое учение и сонливую сырость зари: то и другое в объятия первого встречного не падает.

И магнитное пол никогда не бывает бросовым, оно всегда востребовано!

Незаметно подползла к селу туча, вдали два раза громыхнуло, и полил дождь. В окне змеились потоки, струи шлепались на землю так, точно обрадованные босые соседи ломали клумбы, топтали свои узкие грядки, прыгали, бегали в последний раз вокруг своего дома и натужно дышали.