А Эрика недавно убили. Забрались ночью в дом и убили вместе с ротвейлером. Дора как раз уехала в Израиль. Говорили, он одолжил кому-то большую сумму, что не всегда способствует долголетию.

С Эриком у меня тоже вышла занятная история. При случае потом расскажу. Кажется, в Германии запустили новый «поминальный» телеканал, по которому крутят видеосюжеты с рассказами близких об ушедших. Это правильно, люди должны знать, кого утратил мир.

Моя бабушка Паня, которая к 93 голам практически ослепла, но продолжала поддерживать в своей квартирке поразительную чистоту (выбеленные и накрахмаленные ею салфетки до сих пор хрустят в комоде моей матери), помню, сокрушалась: «После знаменитых ученых, писателей, архитекторов сохранятся их открытия, книги, здания или мосты. А что останется после меня?» Я, может, эту книжку и села писать, в том числе и из-за своей бабушки – Прасковьи Васильевны.

– Вась, а давай выпьем за мою бабушку Паню! И за Мошечку. И за дедушек тоже! И за твоих!

– Подходящий тост для дня рождения! – одобрил Василиса и вкрадчиво прибавил, – ты ведь не открыла еще шампусик, так теперь откупорь, не жмись!

И я послушна начала сдирать фольгу.

– Не чокаясь. – предупредил Василий. И мы выпили шампанское.

То есть, я начала день именно так, как люблю. В холодильник стояло две бутылки «Брюта». Должно хватить!

На самом деле, первый звон колокола по Союзу прозвучал для меня двумя-тремя годами ранее, еще в «школярский» период. В Геническе. По заданию союзного молодежного издания я отправилась туда, чтобы написать о крымских татарах, активно закреплявшихся в Херсонской области – на подступах к Крыму. Уже вовсю цвела перестройка. И когда я вошла в кабинет первого секретаря горкома партии, тот стоял у окна, так что вырисовывались сжатые в карманах брюк кулаки.

Как напомнил собеседник, в войну крымских татар выслали с полуострова, но затем они начали возвращаться, стремясь обосноваться поближе к родным местам. В том числе, в Геническе. И в последние годы этот процесс активизировался. «Разумеется, мы принимаем меры. Стараемся воспитать молодое поколение в духе интернационализма и дружбы между народами. Но, к сожалению, случаются и инциденты – между коренными здешними жителями и вновь прибывшими представителями крымско-татарского населения», – тщательно подбирал формулировки партсекретарь.

На воспитание в духе социалистического интернационализма упирали и в местной школе. Завуч (яркая, полная, в широком пестром платье) показала стопку сочинений на заданную тему. «Очень порадовало, что никто из старшеклассников не допустил негативных выпадов в адрес представителей другой национальности!» – также дипломатично сформулировала она. Агрессии и нетерпимости в сочинениях и, правда, не просматривалось.

Хохлушка Тая, живущая рядом с татаркой Розой, пожала плечами: «А у нас и повода не было ссориться с новыми соседями! Люди они оказались спокойные и работящие!»

– Мы даже у них передовой опыт перенимаем! – засмеялась, опершись о забор, Таина мать. – У татар особое умение фрукты-овощи выращивать. И вроде, ты так же все делаешь, но урожай не тот! А Роза, кажется, даже если простую палку в землю воткнет, так и та расцветет и заплодоносит.

– Они и сами такие: уж если корни пустили, не выкорчевать! – неожиданно добавила дочка.

По словам Розы, ее дом и, в самом деле, пытались выкорчевать экскаватором. И, конечно, разрушили жилище.

– Но мы отстроили новое, – Роза с гордостью оглядела свой большой и светлый дом. – Напишите обязательно, что нас по-прежнему не пускают в родной Крым! И даже по близости селиться не разрешают!

И она рассказала о брате Рустаме, чье семейство пару лет назад вывезли вместе с вещами на грузовике из Геническа.

– Да еще пригрозили, мол, если будет упрямиться, найдут – за что отправить в тюрьму. Он уехал в Тюмень. Денег подзаработает и опять попробует вернуться.

Марат, дядя мужа Розы, после того, как в очередной раз порушили его дом, засобирался в Москву – жаловаться.

– Так его вызвали к здешнему милицейскому начальству. В результате у человека случился сердечный приступ, и он не смог вылететь в столицу. Если хотите, покажет тот самый билет на самолет и справку от врача!

Поздним вечером, через заднюю калитку, со двора, чтобы не потревожить «гэбэшников», присматривавших за домом, по убеждению хозяев, мы отправились к Марату – поглядеть на билет со справкой. Как пояснил по дороге Розин муж, простые люди им не особо докучают.

– Бывает, прокричит какой-нибудь глупый мальчишка вслед, что я фашистский прихвостень и предатель, и что из Крыма нас, татар, не зря выселили, но это редко, – уточнил он.

Было темно. Я старалась ступать осторожнее. Но все равно, споткнулась и провалилась в какую-то яму. «Мила. Мила? Куда вы подевались?» – растерянно окликнул попутчик. В голосе его нарастала паника – наверное, подумал, что меня каким-то образом все же утащил КГБ.

– Да, тут я! В яму упала! – пробухтела в ответ.

Он помог мне выбраться. И далее крепко придерживал под руку.

– Ну, скажите, – произнес в заключение Марат, покачав круглой седой головой, – почему нас на родные земли не пускают? В крымских горах пустуют наши старинные поселения. А мы бы там все отстроили заново и сельским хозяйством занялись, как прежде. И кому от этого стало бы плохо?

Он записал в блокноте названия пустующих горных селений. Листок с этим перечнем несколько лет хранился в моем кошельке. А потом в Крыму начались земельные конфликты между татарами и другими обитателями полуострова. И кошелек выкрали в московском метро.

Но в тот вечер я вернулась в геническую гостиницу не одна. Следом за мной в маленький сумрачный холл вошел крепкий мужчина в темно-коричневом кожаном плаще и кепке.

– Это вы, что ли, журналист? – весело спросил он, впрочем, не сомневаясь в ответе.

Сергей Иванович Буйволов был из того самого КГБ, от бдительного ока которого мы пытались ускользнуть с мужем Розы. Он пригласил на кофе с коньяком, и я согласилась. Во-первых, в соответствии с известным журналистским правилом, всегда стараюсь выслушать мнения различных сторон, задействованных в конкретной истории. К тому же, во-вторых, прежде у меня не было возможности пообщаться с функционерами из названной организации. Как поговаривали сокурсники, на слывшем «идеологическим», журфаке, конечно, были осведомители Комитета. И в нашей группе их, вроде бы, даже вычислили. Не знаю, насколько верно.

Присутствие стукачей, разумеется, никого не радовало, однако в те времена повсеместного хождения анекдотов про Брежнева они воспринимались, скорее, как обязательный, но не страшный атрибут системы. Стукачество мы полагали занятием зазорным. Но понимали: если студенту из простой рабочей семьи скажут, что, отказавшись сотрудничать с комитетчиками, он весьма затруднит свою дальнейшую карьеру, парню сложно будет ответить «нет».

Причем противоречивые эти тезисы без излишнего драматизма уживались в наших головах.

Однако, когда уже в нынешние дни молодой многообещающий коллега, желая закрепить собственные позиции, нашептал московской редактриссе обо мне какую-то хрень, то чрезвычайно поразил этим поступком! В то же время, поражали и неустанные воители с бывшими агентами спецслужб: которые столь яростно требовали всеобщего очищения и перетряхивали некие закрытые списки, что невольно возникал вопрос – а отчего, собственно, ребята так волнуются?

Наверное, небезынтересно было бы узнать, к примеру, кто из сокурсников попутно трудился на КГБ, но не могу сказать, что эта проблема представлялась первоочередной и не давала покоя. А что до всеобщего покаяния, то я всегда была против коллективной ответственности. И если вдруг кто-то начинал упрекать, мол, все вы, журналисты – продажные писаки, обязательно уточняла, что не отвечаю за других, а только за себя. А ко мне – какие, конкретно, имеются претензии?