Я бы определенно прочитала такое.

МАЛАКАЙ

— Да, Альфред? — ответил я, положив телефон на кухонную столешницу из бронзового гранита, и взявшись за нож, чтобы открыть последнюю коробку.

— В обычной ситуации, я бы тебя послал, но... — Он закашлялся, и это не был обычный кашель, это был кашель, который заставлял людей съеживаться от его звука, потому что они понимали — это больно.

— Ах... черт бы побрал этот кашель! Прости, на чем я остановился?

Я положил нож и поднес телефон к уху, вместо того, чтобы говорить по громкой связи.

— То есть ты не собираешься меня дапошелтыслать?

— Ты же осознаешь, что нет такого выражения в общепринятом языке. Фактически, я не уверен, что такое слово вообще существует.

Мне многое нравилось в Альфреде Ноэле, и до этого момента я предполагал, что его непосредственность равномерно проявлялась во всех аспектах его жизни. Но сейчас я осознал, что он, как и все остальные, был достаточно уверен в себе, чтобы быть смелым и прямолинейным по отношению к другим, но недостаточно, чтобы быть честным с самим собой. Я не знал, как лучше высказать то, что мне хотелось, поэтому решил промолчать.

— Знаешь, оказывается, твое молчание может быть еще более раздражающим, чем твое обычное поведение.

Я ухмыльнулся и подошел к окну.

— Я наконец-то закончил переезд.

— Наконец-то? Ты уехал всего три дня назад. И я нанял грузчиков. Ты хоть что-нибудь распаковал?

— Я не инвалид, Альфред. Чтоб ты знал, я сам распаковал кофеварку.

Ну, в общем-то, я был в процессе ее распаковки, но ему не обязательно знать об этом. Я взглянул на зеленые деревья, которые окружали дом со всех сторон, и был несколько разочарован отсутствием других цветов, хотя фактически уже было начало осени.

— Из всех мест, почему именно Монтана?

— Это был последний штат, который пришел мне на ум, — сказал я ему. — А теперь, когда я знаю, кто она и где она... я свободен выбирать любой часовой пояс.

— Ты уверен, что Ли-Мей — это она?

— Да.

Мне не нужно было раздумывать об этом. Связь, которую я почувствовал, когда мы почти соприкоснулись, не оставляла сомнения. Это была она.

— Это имеет смысл... то, как мы встретились вновь. Невероятное стечение обстоятельств, которое могло бы стать отличным началом для нового романа, и я, в момент слабости...

— Человечности, — поправил он.

— Все же слабости.

Человечность, возможно, была причиной того, что мы совершали одни и те же ошибки снова и снова.

— Это жуткое клише — я спасаю мать женщины, которая не просто работает в издательстве, для которого я пишу, но, более того, работает в команде, которая занимается моими книгами и, таким образом, способна выяснить мое местоположение. И, возвращаясь к ее матери, мы по счастливой случайности сталкиваемся в дверях больницы, когда я спешу уйти, а она спешит войти... именно так начинаются трагедии.

— До тех пор, пока ты не решил уехать в Монтану?

Я кивнул, хоть он и не мог меня видеть.

— До тех пор, пока я стараюсь не влюбиться в нее вновь, и пусть горы, реки и леса между нами помогут мне в этом.

— Ты же в курсе, что в этом времени у людей есть самолеты?

Я закатил глаза, садясь в кремовое кресло.

— В обычной ситуации, я бы тебя...

— Не смешно.

И хотя его ответ был действительно забавным, я не мог больше откладывать этот разговор, щадя его.

— Сколько тебе осталось, Альфред?

Тишина.

— Я был доктором в четырех из множества моих прошлых жизней. Я знаю, что этот кашель — не просто кашель.

Он фыркнул.

— Четыре из тысячи — не самая лучшая статистика.

— Сказал человек с туберкулезом в эпоху современной медицины.

И снова тишина. Я не возражал против тишины. Вообще-то, тишина была для меня даже предпочтительнее, она означала, что я могу ждать, пока он не повесит трубку или не заговорит.

Он выбрал говорить.

— Они сказали, что он устойчив к антибиотикам, но не заразен. Тем не менее...

— Для мужчины твоего возраста это смертельно.

Он будто вздохнул с облегчением.

— Здешние врачи хотели попробовать все эти новые лекарства и что-то там еще. Часть меня говорила забыть об этом, я не собирался становиться подопытной морской свинкой. Но потом моя внучка... — Он весело рассмеялся, вспомнив ее. — Она пришла домой вся в слезах, и хотя я уже привык к такому, я все же уделил ей внимание и слушал, пока она жаловалась на героя книги, которую прочитала. Она поносила его последними словами. Утверждала, что он должен был бороться за жизнь ради любви и бла-бла-бла. А когда в конце своей напыщенной речи она обняла меня, я понял, что все-таки стану подопытной морской свинкой.

Я чувствовал боль, скользившую вокруг меня темной змеей. Я не хотел впитывать его боль, но не мог ничего с этим поделать.

— Уверен, ты приготовил для меня более официальную прощальную речь, чем этот звонок, поэтому выкладывай, что тебе от меня нужно, Альфред?

— Да, — сказал он, наконец. — Но я хочу, чтобы ты пообещал оказать мне услугу.

Неизменный Альфред.

— Я слушаю.

— Мы не будем публиковать твой следующий роман, потому что он скучный.

Я сделал паузу, пытаясь убедить себя, что ослышался, но не смог.

— Извини, ты только что сказал, что трагедия, являющаяся одной из моих прошлых жизней, скучная?

— Да, — ответил он и сразу пожалел об обещанной услуге. — Он скучен только потому, что заканчивается так же, как и предыдущие твои книги. Теперь все знают тебя в лицо. Они будут ожидать чего-то особенного от своего настоящего героя, и мы не можем выдать им все то же самое.

— Так ты хочешь, чтобы я написал «и жили они долго и счастливо»? Они ускачут в радужный закат? — Он, должно быть, издевался надо мной. — Для всего остального мира это выдумка, но для меня это автобиография. Я не могу писать то, чего не было!

— Я знаю, Малакай. Я знаю, и поэтому мне нужна от тебя услуга, — сказал он, и я немного расслабился.

— Какая?

— Моя внучка, — выложил он карты на стол. — Она умная, красивая, веселая и настолько странная, что это восхитительно, но самое важное, она добрая, всегда заставляет окружающих улыбаться, и... и я не хочу, чтобы она запомнила меня... таким. Не хочу, чтобы она плакала надо мной, пока меня не будет. А так как ты теперь знаешь, кто твоя прошлая любовь, я надеялся, что Эстер сможет провести пару следующих недель в Монтане с тобой, пока я буду проходить здесь лечение. Она фанат твоих романов. Фактически, мега-фанат. Она та, кто озаглавил большинство твоих книг и ведет твою фан-страничку. Если кто и сможет помочь тебе написать счастливый конец, так это она. Она не проблемная, ты даже не заметишь, что она там...

— Отправь ее, как только будешь готов.

Ему вообще не нужно было ничего объяснять. Ему хватало просто попросить.

— Не знаю, как насчет книги, но я подыграю пока... пока ты не вернешься.

— Спасибо.

— Я человек слова.

Не важно, в какой жизни, если кому-то из семьи Ноэль понадобится помощь, я предложу ее. Это был мой вечный долг.

17 июня 1853 г. — приход Сент-Джеймс, Луизиана

— Вы уверены, что с леди все в порядке? — спросил меня Филипп де Ноэль, стоя над нами и крепко держа деревянную доску. Я ждал ее ответа, потому что знал так было предпочтительнее для него. Девушка не сказала ни слова, и тогда даже я посмотрел на нее, желая убедиться, что она в порядке, но она просто улыбнулась с блестящими от волнения и ликования глазами.

— Мэри-Маргарет? — я позвал ее по имени, чтобы привлечь ее внимание, и тогда она моргнула и перевела взгляд своих зеленых глаз на доктора Ноэля.

— Я более чем в порядке, сэр. Спасибо. Вы очень любезны и добры, помогая нам.

Когда я оглянулся назад, на его застывшем белом лице было написано ожидание, что сейчас-то она одумается... сейчас, когда мы были в нескольких милях от ее дома и моего рабства, прятались в грязной канаве, пытаясь сбежать на север.