Обойдя ее, я подошла к сестринскому посту и, держась за стойку, спросила:

— Малакай Лорд? Какая палата?

— Следующая дверь, — сказала она, и каждый в этом крыле указал на дверь.

— Благодарю. — Я оглядела всех и попыталась идти, но я устала. И совсем неожиданно меня позвал очень знакомый голос.

— Osnaberi.

— Миссис Ямаучи? — улыбнулась я, и она обняла меня, касаясь морщинистыми руками моего лица. — Вы пришли?

— Конечно! Ты должна мне книгу.

Я кивнула.

— Должна.

— Эстер? — Я увидела за ней стройную женщину, очень похожую на Кикуко. — Я Майя Ямаучи, рада, наконец, с тобой познакомиться. Нужна помощь?

— Привет. Да. — Я улыбнулась ей, когда она обняла меня за плечи и помогла идти. Но она была не одна. Мерфи, одетая в полицейскую форму, подошла с другой стороны и помогла зайти внутрь, Дэвид, тоже одетый в полицейскую форму, держал нам дверь, пропуская в палату Малакая.

— Вы двое всегда заряжали наш город энергией, — прошептала Мерфи, пока я смотрела на Малакая.

Он был так же прекрасен, как и всегда, даже с растрепанными волосами, небритым лицом и темными кругами под глазами.

— Что я могу сказать, мы энергичные люди, — прошептала я, добравшись до края его кровати. Я протянула руку и убрала волосы с его лица. — Слышал? Мы энергичные, мы живые.

Повернувшись к ним, я улыбнулась.

— Спасибо всем.

— Нет, Эстер, спасибо вам, — сказала Мерфи, стоя рядом с Дэвидом и готовая заплакать.

— Ты спасла столько людей в тот день. Когда ты будешь готова, я уверен, многие захотят зайти, ничего? — сказал Дэвид.

Я кивнула, снова глядя на Малакая.

— Это было бы здорово. Ты восполнишь для меня пропущенные восемнадцать дней?

МАЛАКАЙ

Час назад я думала, что люблю тебя больше, чем любая женщина когда-либо любила мужчину, но спустя полчаса я знала, что то, что чувствовала до этого, просто ничто по сравнению с тем, что чувствую сейчас. Но через десять минут после этого я поняла, что моя прежняя любовь просто лужица по сравнению с бурными морями перед штормом. — Уильям Голдман. Я бы не смогла сказать лучше. От касания любви все становятся поэтами. — Платон. Это должно быть вашим девизом, мистер Лорд. Я любил ее вопреки разуму, вопреки обещанию, вопреки покою, вопреки надежде, вопреки счастью, вопреки любому разочарованию. — Чарльз Диккенс. Окей, забудь Платона, вот это будет твоим девизом, нужно получить права или что-то такое.

Она захихикала, голос ее был мягкий. И так близко, будто она говорила мне прямо в ухо.

— Малакай? Малакай, любимый, проснись.

Открыв глаза, я долю секунды смотрел на белый потолок, а потом надо мной появилось ее улыбающееся лицо. Ее локоны спадали вниз, а карие глаза были наполнены ликованием.

— Я знала, что ты просыпаешься.

Я смотрел на ее прекрасное лицо и потянулся дотронуться до него.

— Мы умерли, — я наконец собрался заговорить.

— Да, — кивнула она, все еще улыбаясь. — Ты встретил его... в садах?

— Он дал мне яблоко, — прошептал я.

— А теперь мы снова живы, — сказала она. Она положила руку мне на лицо, и я чувствовал ее. О-о... господи...

— Эстер. Ты Эстер.

Она засмеялась и обняла меня.

— Да. А ты Малакай. Мы все еще мы. Мы все еще здесь.

— ХА! — засмеялся я и прижал ее к себе. — Вы оба должны мне, по меньшей мере, лет десять, знаете это?

Эстер пошевелилась немного, но я не отпустил ее далеко. В палату вошла доктор Ниси, держа медицинскую карту, и посмотрела на нас. Она и правда выглядела измотанной и мешки под глазами были тому доказательством. Но я не мог перестать улыбаться.

— Доктор? — спросил я, когда она подошла и взяла меня за руку проверить пульс. — У меня три вопроса.

— Подождите. — Она приложила к моей груди стетоскоп, очень долго слушала, и я посмотрел на Эстер, которая улыбнулась мне в ответ. — Хорошо. Какие вопросы?

— Во-первых, она в порядке?

— Вы понимаете, что у вас был сердечный приступ и что сейчас я проверяю вас?

Я ухмыльнулся на это:

— Понимаю, но мне нужно убедиться, что я не брежу.

Она вздохнула и покачала головой на нас обоих.

— Мы проверили ее с ног до головы и за исключением скана ее мозга она полностью здорова. Второй вопрос?

— Долго я был в отключке?

— Несколько часов, что не так уж необычно, учитывая, что вы не высыпались. — Сделав глубокий вдох, я закрыл глаза и расслабился, пока она спрашивала. — И ваш третий вопрос?

Открыв глаза, я прямо посмотрел на нее.

— Здесь есть кто-то вроде священника?

Она нахмурилась, а я почувствовал, как шевельнулась Эстер, но еще не посмотрел на нее. Улыбаясь, я сказал:

— Я хочу жениться на этой женщине до того, как чье-то из наших сердец решит снова нам отказать... — Эстер смотрела на меня, широко открыв глаза. — Если она, конечно, согласится.

Она засмеялась и снова обняла меня.

— А ты вообще должен спрашивать?

— Ты же не хочешь, чтобы добрый доктор подумал, что я нахал? — засмеялся я, прикусил губу и прижался щекой к ее лицу, когда она начала плакать.

— Я узнаю и вернусь, — мягко сказала доктор Ниси и оставила нас одних.

Я повернулся к Эстер, которая все еще плакала. Она обвила меня руками, я сделал то же самое, и мы оба легли на кровать.

— Эстер, я не видел твои глаза несколько дней... прошу, посмотри на меня.

Она покачала головой, хлюпая носом.

— Ох! Мое сердце...

Она резко подняла голову, и когда я засмеялся, она готова была меня треснуть. Но я, как мог, приподнялся и быстро поцеловал ее в губы. Она перестала сердиться и снова легла, ее лицо всего в нескольких сантиметрах от моего.

— Это я сделала, — прошептала она, дотрагиваясь до моего шрама.

— Ты помнишь?

Она кивнула.

— Я помню все. Мы начали в Помпеи.

— А закончим в этой жизни, смотря вот также друг на друга в восемьдесят лет.

— Восемьдесят лет? — она вздохнула и засмеялась. — Ты и в сто лет будешь здоров.

— Звучит неплохо. — Я ущипнул ее за щеку. — Я уверен, кто-нибудь поможет мне прожить долго.

Она тронула меня за руку.

— Ты уверен, что это наша последняя жизнь. — Я кивнул. — Почему?

— Много причин.

Она надула губы, и я улыбнулся.

— Делись.

— Потому что мы уже умерли. Потому что ты уже помнишь, а мы все еще здесь. Потому что я чувствую это. Потому что я хочу этого. И что особенно важно... Я думал о них, о всех людях, которые боролись за нас, защищали нас и пытались помочь нам.

— Особенно важно что? — В ее глазах было столько искренности, что часть меня хотела больше ее поддразнить, но я не мог.

— Особенно важно, Эстер, что впервые в истории мы живем в мире, который позволяет нам любить, несмотря на статус, наши семьи, цвет кожи или наше окружение. Мы не втянуты в войну. После почти двух тысяч лет и одной тысячи жизней мы вольны любить друг друга. Вот в чем разница.

— Моя семья угрожала вмешаться...

— Диана родила тебя, но она не твоя мать. Она не семья. С другой стороны, она попыталась, но ей не удалось.

Она расслабилась, будто я снял груз с ее плеч, сказав то, что она уже знала.

— Мы проживем эту жизнь по полной, потому что другой у нас не будет. — Она заулыбалась и придвинулась ко мне. Держа ее в своих руках, я кивнул, а потом вспомнил, о чем она говорила, когда я просыпался. — Ты читала мне цитаты о любви?

Она тихонько засмеялась.

— Ага, я не могла выдумать верные слова для тебя и вспомнила идеальные фразы, которые писатели оставляли для целых поколений.

— А не ты ли говорила, что пишешь величайший роман этого поколения?

Она подняла на меня глаза.

— Вы проверяете меня, мистер Лорд?

— Совсем чуть-чуть. — Я кивнул, и она еще не успела нахмуриться или скривить губы, как я сказал: — «Когда вы влюбляетесь, это как временное безумие. Оно нарастает, как землетрясение, а затем спадает. И когда успокаивается, вам нужно принять решение. Нужно понять, настолько ли тесно сплелись ваши корни, что вам стала невыносима мысль о возможной разлуке. Потому что это и есть любовь. Любовь — это не когда тяжело дышать, не возбуждение, не желание обладать друг другом каждую секунду, не ночные фантазии, как он целует каждую клеточку твоего тела. Нет... не смущайся. В моих словах доля правды. Потому что все это — только влюбленность; из-за нее каждый из нас убежден, что любит. А любовь сама по себе — то, что остается, когда влюбленность улетучивается. Звучит не очень воодушевляюще, да? Но так и есть» — Луи де Берньер.