— Все будет хорошо, — шептала я ему в спину. — Все будет хорошо. Это все только в голове. Все будет хорошо.
Я не понимала, что плачу, пока не затуманился взгляд. Я держала его и не смела отпускать, снова и снова повторяя, что все будет хорошо, и в это же время молилась, чтобы все так и было.
***
— Дедушка, он болен!
— Эстер…
— Нет! Никаких Эстер, дедушка! Не говори со мной, будто я переигрываю! Последние пять часов я смотрела, как он ныл от боли, признавался в убийстве четырехсотлетней давности и дважды молил о смерти. Он думает, что он бывший принц Империи Великих Моголов! Это безумие! Малакай не в своем уме, ему нужно к врачу, а не книги писать!
— Он так думает, потому что так и есть.
Я застыла. Из кастрюли стал выкипать суп, о котором я забыла. Разумом я пыталась осмыслить чушь, которую нес дед.
— Прости, связь прерывается... что ты сейчас сказал?
— Эстер, Малакай не псих.
— Ему просто чуть больше четырехсот лет?
Меня окружили сумасшедшие?
— Я люблю сверхъестественное не меньше остальных, но это зашло слишком далеко. Кто он тогда? Вампир? Ценящий мясные блюда, но лишенный клыков вампир-кофеман с Кавказа, четыреста восемнадцати лет от роду, однажды бывший принцем Индии? Эту историю ты пытаешься мне продать?
— Нужно, чтобы ты была объективной, когда я расскажу тебе.
— Какой разговор! — Я выключила плиту и передвинула кастрюлю. — Я объективна, пожалуйста, продолжай, а я постараюсь не улететь в образе летучей мыши.
— Ты закончила?
Я замолчала, чтобы он мог говорить, хотя часть меня прикидывала, принимают ли в психушку по акции два по цене одного.
— Вот ты молчишь, и я не теперь не знаю, как все объяснить.
— Дедушка! Я уже закипаю, не время для шуток…
— Я не шучу. Малакай и правда в прошлом принц Империи Великих Моголов, — повторил он, но звучало не более убедительно, чем минуту назад.
— Нет слов.
По факту мозг хотел c ноги открыть череп и сбежать, потому что, очевидно, адекватность тут больше не нужна.
— Мне тоже было тяжело в это поверить. — Он раз покашлял, и я услышала что-то похожее на сигнал, но он продолжил чуть громче: — Эстер, Малакай не только принц Империи Великих Моголов. Однажды он был Ромео Монтекки для Джульетты, Обинна Великий для Адаезе, Ланселотом для Гвиневры, Вей Сяо для Принцессы Чанпин…
— Дедушка, — улыбнулась я в полной уверенности, что он валяет дурака, — ты хочешь сказать, что писатель-романист Малакай Лорд — реинкарнация всех наиболее трагичных и культовых героев в истории?
— Да, — ответили мне. Но не дедушка.
Я обернулась посмотреть на того самого человека... несчастный герой собственной персоной опирался на перила.
— Можно мне немного? — Кивнул он на кастрюлю.
— Он объяснит.
— Дедушка!
Но он положил трубку, оставив меня с человеком, который, по его словам, прожил пять разных эпох. Придерживаясь за бок, он поплелся ко мне — нет — к кастрюле с едой, а я отошла в сторону, так и держа телефон у груди, безучастно наблюдая, как он взял ложку, которой я мешала суп, и наполнил до краев тарелку. Поставив кастрюлю, он поднес тарелку к губам и выпил большими глотками, пока там не остались только рис, мясо и морковь. Потом он повернулся ко мне, круги под глазами на месте, но уже не такие темные, как раньше.
— Ты не против, если я доем? — Он показал на кастрюлю.
Я молча кивнула, чтобы он продолжал. Что он и сделал. Перелил остатки в тарелку, медленно сел на пол и на этот раз уже ел ложкой.
— Вкусно?
— Отвратительно, но я голоден, — ответил он, продолжая есть.
— Эй! Тогда не ешь это, козел! Поставь обратно, раз так отвратительно.
Наконец он засмеялся, отводя взгляд от тарелки.
— И как ты меня заставишь, если от страха не двигаешься с места?
— Мне не страшно.
— Ты медленно обошла вокруг меня, словно я монстр, от которого надо сбежать.
— Прости…
— Я не обижаюсь. Даже полегчало, что ты остерегаешься таких людей, как я.
Он съел еще одну ложку.
— Не уверена, хвалишь ты меня или оскорбляешь, — ответила я, не спеша располагаясь напротив него.
— То и другое. Ничего из этого. Я тоже не уверен, — заключил он, продолжая есть.
Я сидела молча, пока он не закончил. Он глубоко вздохнул и сказал:
— Не знаю, как объяснить... Я рассказал только Альфреду, и он не требовал больших доказательств.
— Позор ему.
А мне доказательства нужны, и побольше.
— Мой дедушка из тех, кто любит научную фантастику и ужасы. А я? Я непробиваемый романтик. Можешь просто сказать, что ты когда-то был Ромео Монтекки, тем самым Ромео из шекспировской «Ромео и Джульетты», и тогда получишь от меня «о, это так похоже на правду».
— Я не был Ромео Монтекки, тем Ромео из шекспировской «Ромео и Джульетты». Уильям позволил себе лишнего в нашей истории. Как и Артур Брук, а еще раньше них обоих — Мазуччо Салернитанец. В 1378 году я был Ромео Монтеччи из Вероны, а Джульетта на самом деле не Джульетта, а Джулет Капулети. Мы не поженились, но дали клятву. Я пытался сбежать в Египет, но мне сказали, что Джулет хотела меня видеть в церкви, где мы поклялись друг другу. Но там меня ждала только смерть от ножа. Джулет не покончила с собой, а умерла от сердечного приступа, когда пришла в церковь предупредить меня, что это ловушка. И не было никакой Розалины, я никогда не пойму, зачем Уильям добавил ее». (Прим. пер.: — По сюжету, сначала Ромео влюблен в Розалину, племянницу лорда Капулетти.)
Мне пришлось придержать рукой голову, потому что казалось, все вокруг завертелось. И с чего мне нужно было начать? С меньшего по значению — того, что одного из величайших писателей всех времен он назвал просто «Уильям», как будто знал его лично. Или начать с самого важного — что он только что полностью испортил для меня эту историю!
— Ты... это... что... господи, я уже не знаю, кто сошел с ума. — Я подняла руки. — Нет, это ложь. Я знаю, что я не сумасшедшая. Ты себя слышишь?
Он вздохнул и направился к раковине. Включив воду, поставил туда тарелку и потянулся за кастрюлей. Когда я собиралась встать с пола, он продолжил:
— Я не могу заставить тебя поверить. Если честно, лучше бы Альфред тебе не говорил. Думаешь, я хочу быть таким? — Он замер, крепко сжимая губку. — Знаешь, насколько больно помнить не только, как ты сам умер, но и как умерла твоя любимая?
Я не ответила, а он стал чистить тарелку с большей силой.
— Девятьсот девяносто девять — вот сколько раз я ощущал, как умираю, и видел, как умирает она. Порой я не могу дышать, не могу есть, я боюсь, что если закрою глаза, снова провалюсь в воспоминание и буду беспомощно смотреть, как все рушится! Я устал! Я устал так жить! Лучше бы я был сумасшедшим, клянусь, потому что, по крайней мере, нашлись бы какие-то лекарства, чтобы избавить меня от этих мук! А вместо этого я пью кофе, чтобы не заснуть ночью! Я любил ее ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ РАЗ, но вело все только к нашей смерти. Так что к черту это! К черту любовь. К черту роман! Не хочу! Я умру в одиночестве в лесах, прежде чем снова возьмусь за это!
Тарелка разбилась, когда он швырнул ее в раковину. Он схватился за край стола и опустил голову. Я медленно подошла и положила ладони поверх его рук.
— Я верю тебе, это... печально, — прошептала я.
Он посмотрел на меня.
— Это больше, чем просто печально, это кошмар. Я не знаю, за что нас так наказывают…
Он снова схватился за голову.
— Еще одно... воспоминание? — спросила я, быстро прижимаясь к нему.
— Я пойду прилягу, — прошептал он и отодвинулся от меня.
Я смотрела, как он шел к лестнице, сломленный, измученный, абсолютно несчастный. Каждый шаг давался ему с трудом, словно вся тяжесть мира пыталась повалить его. Когда он ушел, я повернулась к разбитой тарелке.
