Конечно, долго оставаться вне внимания руководства внешняя разведка не могла. (Вполне возможно, что в эти страшные дни кое-кому не раз вспоминались пророческие предупреждения Фитина.)

30 июня 1941 года был образован Государственный комитет обороны, председателем которого стал И. В. Сталин, заместителем председателя — В. М. Молотов, а членами ГКО — К. Е. Ворошилов, Г. М. Маленков и Л. П. Берия.

«Опыт первых дней войны потребовал внесения определённых корректив в работу внешней разведки. В конце июня 1941 г. <то есть сразу же после сформирования ГКО! — А. Б.> Государственный Комитет Обороны уточнил задачи разведки, которые сводились к следующему: наладить работу по выявлению военно-политических и других планов фашистской Германии и её союзников; создать и направить в тыл противника специальные оперативные отряды для осуществления разведывательно-диверсионных операций; оказывать помощь партийным органам в развёртывании партизанского движения в тылу врага; выявлять истинные планы и намерения наших союзников, особенно Англии и США, по вопросам ведения войны, отношения к СССР и проблемам послевоенного устройства; вести разведку в нейтральных странах (Иран, Турция, Швеция и другие), с тем чтобы не допустить перехода их на сторону стран оси, парализовать в них подрывную деятельность в них гитлеровской агентуры и организовать разведку с их территории против Германии и её союзников; осуществлять научно-техническую разведку в развитых капиталистических странах в целях укрепления военной и экономической мощи СССР.

Таким образом, политическое руководство чётко выделило в качестве главной задачи внешней разведки работу по Германии и её союзникам...»[336]

...Признаем, что политика тогдашнего руководства — и высшего государственного, и в ведомствах, особенно, как сейчас говорится, «силового блока», — зачастую была безжалостной к людям. Сколько дельных, толковых сотрудников было репрессировано в 1930-е годы, а скольких просто выкинули из «системы» по тем или иным причинам. Но вот протрубила боевая труба, началась война, и эти самые люди, отбросив былые обиды — хотя, конечно, какая-то горечь у них и осталась, — поспешили возвратиться.

22 июня подал рапорт на имя наркома Меркулова Дмитрий Николаевич Медведев — как он подписался, «почётный работник ВЧК, бывший капитан госбезопасности». В рапорте говорилось:

«В ноябре 1939 г., после двадцатилетней оперативной работы в органах ВЧК—ОГПУ—НКВД, я был из органов уволен.

В первые же дни войны как с польскими панами, так и с финской белогвардейщиной я обращался к Вам, полный готовности на любую работу, на любой подвиг.

Теперь, осознавая свой долг перед Родиной, я снова беспокою Вас, товарищ народный комиссар, своим непреодолимым желанием отдать все свои силы, всего себя на борьбу с фашизмом.

Жду Вашего приказа. Медведев»[337].

В те же буквально дни в разведку возвратился и известный нам Арнольд Дейч, который по приезде из Англии был старшим научным сотрудником в академическом институте Мирового хозяйства; возвратился и уволенный в самом конце 1938 года Вильям Генрихович Фишер, который навсегда останется в истории под именем Рудольфа Абеля. Возвратились и многие, многие другие...

Но если в военкомате, комплектовавшем воинские части РККА всё было довольно просто: «Ты кто? Красноармеец? Бери винтовку и в строй! Вы капитан? Принимайте батальон!» — то в разведке и народ «штучный», всех так сразу в строй не поставишь, каждому нужно подобрать своё, особое место, на котором он сможет принести максимальную пользу, да и «фронтов» у разведки было много.

Вот и получилось, что перечисленные нами Дмитрий Медведев отправился в одну сторону, Вильям Фишер — в другую, а Арнольд Дейч — совершенно в третью. А дальше — кому что из них на роду оказалось написано... Не угадать!

Об этом тщательном распределении сотрудников писал в своих записках Павел Фитин:

«В мероприятиях, разработанных Управлением в первые дни войны, основное внимание уделялось отбору наиболее способных разведчиков для работы в оперативных группах, которые останутся на временно оккупированной немцами территории после отхода частей Красной армии. Наши разведчики должны были организовать, возглавить, обучить советских патриотов для ведения партизанских действий в тылу врага и в то же время вести разведывательно-диверсионную работу против немецко-фашистских захватчиков и их союзников.

В первые же дни войны прошли подготовку десятки чекистов-разведчиков и выехали сначала на Украину, а затем в Белоруссию, Молдавию и западные области РСФСР...

Помимо решения этой первоочередной задачи, необходимо было усилить работу за рубежом, главным образом в целях нанесения наибольшего урона гитлеровской Германии»[338].

А вот о чём поведал Павел Судоплатов:

«В начале войны мы испытывали острую нехватку в квалифицированных кадрах. Я и Эйтингон предложили, чтобы из тюрем были освобождены бывшие сотрудники разведки и госбезопасности. Циничность Берии и простота в решении людских судеб ясно проявились в его реакции на наше предложение. Берию совершенно не интересовало, виновны или невиновны те, кого мы рекомендовали для работы. Он задал один-единственный вопрос:

— Вы уверены, что они нам нужны?

— Совершенно уверен, — ответил я.

— Тогда свяжитесь с <Богданом> Кобуловым, пусть освободит. И немедленно их используйте»[339].

Утверждение, что все эти сотрудники были осуждены исключительно «по инициативе и прямому приказу высшего руководства — Сталина и Молотова», мы оставляем на совести автора.

Но вот вопрос: если всё это были, как указывалось в приговорах, «иностранные шпионы», как же их могли использовать для службы в органах безопасности?! Тем более — для работы за линией фронта, в тылу противника?! Думается, ответ тут не нужен...

Поэтому мы обратимся непосредственно к боевой деятельности сотрудников разведки.

Вспоминает Пётр Васильевич Зарубин:

— В августе 41-го все семьи сотрудников разведки были отправлены в эвакуацию. Мы с тётками поехали в Новосибирск... Но уже осенью, в первой декаде октября, меня вновь отправили в Москву, потому как был решён вопрос — этого я, конечно, тогда не знал, — о выезде моих родителей в США... Я помню, как в нашу квартиру на Кропоткинской приходили ребята, уходящие в немецкий тыл с диверсионными группами. Они тогда к нам часто приходили, и у нас в прихожей лежала гора автоматов, дисков — это всё было прямо у входной двери! Эти ребята сидели у нас дома, разговаривали с родителями — я, как мальчишка, мне девять лет тогда было, в беседах не участвовал, но эту обстановку октября 41-го года прекрасно помню. И то, как сидели в подвале, и то, как по утрам собирали осколки зенитных снарядов и обменивались ими...

Конечно, что мог знать девятилетний Петя Зарубин про тех людей? Он и про своих-то родителей тогда — да и ещё долгое время гораздо позже — ничего не знал...

Но мы-то сейчас много чего понять можем!

Василий Михайлович Зарубин, майор госбезопасности, должен был со дня на день отправиться за океан — в Соединённые Штаты Америки, в качестве «легального» резидента. Задача ответственнейшая — недаром же 12 октября его принимал в Кремле Иосиф Виссарионович Сталин.

Нелепо думать, что квартира такого человека одновременно могла служить и некой «конспиративной квартирой» для сотрудников Особой группы, в которую изначально вошли слушатели Центральной школы НКВД, сотрудники территориальных органов из Западных областей ну и, как известно, добровольцы — спортсмены и студенты московских вузов. К тому же Пётр Васильевич вспоминал о беседах своих родителей с этими людьми; но не тот же уровень был у четы Зарубиных, чтобы с незнакомыми молодыми сотрудниками просто так, простите, «языками чесать»! А если нужно было что рассказать по делу, даже о чём проинструктировать, так, думается, Василия Михайловича могли вполне официально пригласить выступить перед всеми...