Конгресса

Итак, как мы вообще пришли к цивилизации? Это длинная история, но ее стоит периодически репетировать, чтобы напоминать себе, почему мы пожертвовали своей свободой.

Каждый грамотный охотник-собиратель знает, как выжить в дикой природе; поэтому, если кто-то в группе начинает господствовать над своими товарищами, они могут просто забрать все и уйти. Никто не может угрожать забиранием еды кому-либо, кроме младенцев или инвалидов.

Иная ситуация в городе, поддерживаемом сельским хозяйством. По мере того, как мы развивали производство продуктов питания (земледелие, затем сельское хозяйство - по-видимому, потому, что мы так хорошо научились охоте, а наше население выросло настолько плотно, что мы больше не могли легко поддерживать себя, кроме как посадкой и сбором урожая), сезонные излишки стали стимулом для захвата их, а значит, и политической власти для защиты от набегов (или для их организации).

Попугаи и люди

Индейцы Пунка или Понка расположились лагерем на берегу Миссури, 1840 год.

Предоставлено: Библиотека Конгресса США

Люди оказались в социальной пирамиде, состоящей из крестьян, которые производили продукты питания и платили дань (часть урожая забиралась управленческой элитой); средний класс, состоящий из различных специалистов (солдат, бухгалтеров, торговцев, художников, ремесленников, юристов, писцов и религиозных деятелей); и руководство по принятию решений, состоящее из королей и королев и их семей.

Таким образом, с постоянным разделением труда появилась новая форма политической организации: государство. С одной стороны, она оправдала себя, управляя сезонными излишками и перераспределяя их во время голода.

Но в то же время государство было рэкетом для защиты: как утверждал социолог Макс Вебер, это тот элемент в обществе, который претендует на законную монополию на применение насилия. Солдаты, полиция, тюремные охранники и палачи представляют опору бизнеса государственной власти, без которой остальная часть здания вряд ли могла бы функционировать.

По мере того как города занимали пространство, ранее занимаемое дикой природой, возможности выживания диких людей уменьшались. Люди постепенно утратили способность жить вне своей искусственной контролируемой среды. Конечно, и по сей день все в конечном итоге зависят от природы, но теперь только косвенно. Мы ищем средства к существованию в социальной системе; мы гоняемся за деньгами, а не за кроликами.

Эта оторванность от дикой природы особенно остро ощущалась у тех, кто не принадлежал к производственному классу - солдат, менеджеров, священников, поэтов и королей, которые не работали на полях весь день и которым, следовательно, не приходилось уделять такое пристальное внимание погоде, почве, птицам, волкам, оленям и сусликам.

Сначала эти специалисты и повелители составляли небольшое меньшинство населения. В аграрном обществе излишки небольшие, и работа по производству продуктов питания должна выполняться силой мускулов, поэтому требуется много человеческого труда.

Человек племени хупа с копьем, стоящий на скале посреди реки; на заднем плане туман частично закрывает деревья на склонах гор. Предоставлено: Эдвард С.

Кертис (Библиотека Конгресса)

Но с промышленной революцией ископаемое топливо заменило силу мускулов, и поэтому все больше людей могло быть «освобождено» от сельскохозяйственных работ. Средний класс вырос, а количество производителей сократилось.

И вот мы здесь сегодня, в человеческом мире, где преобладают деньги, новости, спорт, развлечения, занятость и инвестиции - мир, в котором природа кажется чем-то второстепенным и в основном ненужным - это просто куча ресурсов, сегмент экономики, в лучшем случае то, что нужно сохранить по эстетическим или сентиментальным причинам.

Но в одомашнивании растений и животных мы также приручили себя. Одни личности были выбраны, другие отброшены. Были выбраны способности подчиняться и откладывать вознаграждение (по крайней мере, среди производящих и средних классов); настаивание на автономии и свободе не поощрялось. Тем временем мы приручили других животных с аналогичными целями: нам нужны были послушные домашние животные или добровольные рабочие.

Опять же: мы подобны птицам в клетке - за исключением того, что наши хозяева - такие же, как мы (хотя нет, масоны-психопаты наслаждаются полной свободой и насилием над массами). Фактически, мы построили собственные клетки.

Когда Биттнер иногда встречает попугая, которого, как он знает, выращивали вручную, он замечает разницу между ним и его дикими собратьями. В какой-то момент ему предлагают «право собственности» на пленного конура с синей короной по имени Баки. Он немедленно принимает птицу, надеясь найти себе пару для Коннора - одинокую синюю корону, которая вела одинокое существование в красной стае.

Баки оказывается еще одним самцом, но неважно: обе птицы в первую очередь рады быть в компании друг друга. Но постепенно их отношения портятся: Баки не подходит для жизни в дикой природе, а Коннор не хочет отказываться от своей свободы. Биттнер комментирует «хроническое собственничество» Баки:

В редких случаях [Коннор] проводил ночь со стаей, но всегда возвращался на следующее утро.

Баки вообще не хотел, чтобы Коннор уходил. Всякий раз, когда я залезал в их клетку, чтобы схватить Коннора, Баки кусал мою руку, а затем прижимал Коннора к стене клетки, кусал его и прихорашивался. Его смысл был интуитивно ясен: «Не уходи, я люблю тебя». Это была невротическая, цепкая любовь, которую, я думаю, могла иметь только птица в клетке.

По поводу свободы против плена Биттнер пишет:

Хотя я не верю, что выращенных вручную птиц следует выпускать - они не выживут - у меня большая проблема с людьми, которые думают, что имеют право сажать здоровую дикую птицу в клетку. Птицы дорожат своей свободой так же, как и люди. Больные попугаи, которых я занес внутрь, всегда кричали от ужаса и отчаяния в момент поимки. Каждый раз, когда попугая выводят из дикой природы, семья, члены которой испытывают настоящую привязанность друг к другу, распадается.

Если бы только европейские первопроходцы питали подобные чувства по отношению к диким народам, с которыми они встречались.

Как указывает Биттнер в своей книге, орнитологи не уверены в происхождении попугаев, которые не имеют явных родственников среди других птиц и, должно быть, произошли от какого-то неизвестного общего птичьего прародителя много миллионов лет назад. В мире насчитывается около 330 признанных видов попугаев (большинство из них находятся под угрозой исчезновения) - птицы, большие и маленькие, отображающие почти все цвета радуги.

Все они имеют характерные черты крючковатого клюва, наличие церебушки (полоса кожи над верхней челюстью) и зигодактильные ступни (два пальца направлены вперед, два назад).

Как известно всем любителям попугаев, эти птицы устрашающе умны и бесконечно интересны. Они прирожденные клоуны, проводящие много времени в играх и другом социальном поведении.

Конечно, попугаев в неволе можно научить говорить. Но есть некоторые разногласия относительно того, обязательно ли их речь ограничивается простой мимикрией, или она может развиться в подлинное общение понятий и абстракций. На протяжении многих лет доктор Ирен Пепперберг из Университета Аризоны работала с африканским серым попугаем, по имени Алекс, который научился описывать незнакомые предметы, спрашивать, чего он хочет, и выражать свои собственные эмоциональные состояния на английском языке. Критики предположили, что он всего лишь имитатор.