" Возьми мое сердце, возьми мою душу... " Блин, я даже не знаю с чего начать. Про то, что по жизни я был одиночкой и с некоторых пор не удостаивал девчонок вниманием я уже упоминал. Свое сердце я считал каменно-непробиваемым, защищенным от стрел Амура на 100%, но кто же знал, что у этого анегелочка в колчане имеются и бронебойные заряды... Она появилась в нашем подразделении давно, когда я не был еще офицером. Что это была за девушка! Одного взгляда хватит, чтобы влюбиться! Мой глаз, набитый на отыскивании недостатков в девичьей внешности зашкалило, но не от изъянов, а от их полного отсутствия. Она казалась слишком красивой даже для такого джигита, как я. Время шло, я привычно тормозил, даже став офицером. Она до сих пор была сержантом на побегушках, которой затыкали некомплект. Попытки общаться с нею ни к чему не приводили: ведь общаться с девчонками я просто не умел. Hищий лейтенант, честно живущий на свою копеечную зарплату, готов был раздобыть целый мир и бросить к ногам за один лишь поцелуй с нею. Разумеется, нравилась она не одному мне и конкуренции было предостаточно, причем такой искушенной, что я рядом с ними смотрелся просто ребенком. Я начинал понимать, что мне ничего не светит. С трудом взяв себя в руки я решил, что жизнь продолжается и она не последняя на этом свете. В этом мне помогла командировка в далекую горную республику. Возвращаясь, я надеялся, что мне поможет мой статус "героя-ветерана". Щас! Птица-обломинго, похоже, надежно пристроилась на ветке моей личной жизни. После описанной выше истории я решил пойти ва-банк. Я пришел к ней с полной сумкой баксов (я взял все, до последнего цента, более 90.000$) и встав на колени, признался ей в любви. Она рассмеялась мне в лицо и сказала, что ей нужно не менее 1.000.000$ и остров в океане в качестве свадебного подарка, и чтобы я со своими копейками не смешил народ. День показался мне ночью, а рев при ядерном взрыве назвали бы пердежом по сравнению с моим ревом. Мою сердечную боль невозможно было терпеть, я орал от боли, закрывшись в своем отдельном улучшенном персональном кабинете, закрывая рот краем спального матраса. К черту работу! Туда же развлечения! Эту боль надо чем-то забить! А средство было только одно...

Тяжелый запой продолжался 4й день. Я не помнил дня и ночи, свет и тень слились для меня воедино, густо разбавленные электрическим источником освещения. Я просыпался, смотрел на ее фото, пил и засыпал снова. Мне не хотелось больше ничего. Я не мог ничего сделать. Родня пряталась от меня в другой комнате, хотя я не вел себя плохо. Я просто сидел и просто пил. Когда я устал от тишины, то включил магнитофон. Играла "Ария". Бредово-дремотное равнодушие полностью владело мною, я сидел, лежал или стоял, а мне это было все равно. Собрав силу воли в кулак, я сосредоточился и увидел, что я сижу за столом, да не один. Hапротив меня, закутавшись в черный балахон и прислонив косу в угол кухни, сидела сама Смерть, смотря на меня пустыми глазницами и кривя рот в безгубой улыбке, последней улыбке в жизни каждого человека. Дикий ужас охватил меня, но я не смог сдвинуться с места. А Смерть тем временем взяла со стола бутылку, и налив себе полный стакан водки, подняла его чокнуться. Состояние страха сменил кураж. Кто еще, кроме меня, пил со Смертью? Я поднял свой также полный стакан и чокнулся с нею, почувствовав могильный холод костяной руки Смерти. Когда я допил свою скорбную чарку, Смерти уже не было, на кухне были я, магнитофон и ее фото. Клинило (да клинит и сейчас) меня от этой незамысловатой фотки конкретно, ведь когда я говорил ей "люблю", я не лгал. Я смотрел на фото и слушал музыку. Играла "Возьми мое сердце". Фэны "Арии" прекрасно знают слова припева, поэтому я приведу их здесь для всех остальных. "Возьми мое сердце, возьми мою душу, я так одинок в этот час, что хочу умереть, мне некуда деться, весь мир мой разрушен, по мне плачет только свеча на холодной заре...." И вдруг я понял, какое лекарство нужно мне сейчас. Я сидел у себя в комнате, глядя на фото, стоящее на столе и пистолет, лежащий рядом. Мысли путались в собственных противоречиях и увязали в алкогольном болоте. Душевная боль перекрывала физическую и ... и я поднес пистолет к виску, в надежде получить если не облегчение, то покой. Пленка моталась, я смотрел на фотографию и ждал. Ждал, когда доиграет кассета и сработает автостоп в моем старом мафоне. Я уже слушал музыку не так внимательно, мои мысли были заняты только той, из-за которой я решился на этот шаг. Вот звуки смолкли, послышался щелчок выброшенной кнопки, означающий остановку кассеты. Как и моей жизни. Что же, посмотрим, что такое тот свет! Как там пелось "Тупая боль пробьет висок..."? Проверим, так ли это... Прощай, паскудный мир, прощай опостылевшая жизнь, прощай и ты, моя любовь, прощай как неизлечимый, но прекрасный вирус, заставляющий страдать носителя, так и не сумевшего передать эту заразу объекту стасти... ЩЕЛК! Пистолет лишь сухо щелкнул, не издав привычного взрыва пороховой массы в гильзе... ЩЕЛК! Это я сам, не веря в осечку, повторно нажал на курок! Да-да, снова осечка. В ярости я откинул пистолет в дальний угол и допил остатки водки из горлышка бутылки. А почему стреляться должен я? А может, умереть должна она? Расправившись с ней, я уберу тот раздражитель, так отрицательно на меня воздействующий. Вопрос в том, что поднимется ли рука на нее? Или нет, лучше я буду убивать пассажирок ночных электричек, пока не достигну числа жертв, равного числу ее лет, вырезая на их лбах ее инициалы. Во мне начала пробуждаться глухая звериная жестокость ко всему, что носит юбку и зовется ласковым словом "девушка". Решив исполнить свой план немедленно, я полез за пистолетом, но сев на кровать, я почувствовал что засыпаю да так и уснул, лежа поперек кровати с пистолетом в руках... Утром, несмотря на головную боль, я от мыслей об опохмелке отказался. Взяв со стола ее фото, я взглянул на него и почувствовал то же, что и тем смертельным вечером. Обернув фото в бумагу, я убрал его подальше, чтобы не глядеть на него. Я решил пойти на охоту. Впрочем, тогда я отказался от этой идеи, вспоминая этот эпизод, считаю его предупреждением. Первым и последним. Больше я не напивался до такой степени по сей день.