Песнь первая. Кровь.

Кровь стекала с плеча, бежала тоненьким ручейком по предплечью, и падала на землю большими, красными каплями. Они падали на почву, исскучавшуюся по влаге. Капля касалась земли, и, мгновение глинистая почва отвергала ее. Но потом сухая корка земли поддавалась напору и принимала этот кровавый дар, впитывая всё без остатка и прося ещё. Вот была капля крови, и тут же ее не стало. Лишь цвет суглинка в этом месте стал немного темней. Когда-нибудь, через сотни тысяч лет, а может раньше, на этом месте вырастут самые красивые цветы. Все поле будет усеяно ими. А самый яркий, притягивающий своей красотой и силой цветок вырастет именно из этой капли. Этот цветок, будет радовать всё живое восемьсот лет. Люди будут устраивать к нему паломничество со всех уголков этого жестокого и несправедливого мира.

Всё это будет, но сейчас всё поле усеяно трупами. А он двигается среди них. Ему необходимо двигаться среди них. Уставший, обессиленный от сражения, он не чувствует крови, которая течёт тоненьким ручейком по предплечью. Ему сложно разобрать: туман смешался со смертью в этих местах, или это глаза заволокло.

От указательного пальца оторвалась ещё одна капля тёмно-багрового цвета, оторвав от героя ещё одну маленькую частицу жизни, маленькую частицу энергии, маленькую часть его. Он услышал, как она ударилась об землю и наконец почувствовал боль в левом плече. Из него торчало два обломка стрелы. Видимо в агонии бойни он переломил их у корня. Переступил еще один труп. Идти было невыносимо. С размаха, из последних сил воткнул свой меч в землю. Перекатываясь, как винная бочка с ноги на колено, он упал на локоть, развернулся. Облокотился спиной о свой меч. Откинул голову назад, теменем коснулся цубы. В его бедро проникла боль. Свербящая, острая. Только сейчас он увидел, что немного ниже кафтана бедро было рассечено. Он снял свой широкий пояс – оби. Ножны ленивым движением упали на землю рядом с ним.

Первый луч солнца осветил его. Это был лучший момент в его жизни. Как бы было приятно сейчас умереть. Он устремлял свой взгляд на святилище, которое дарило ему этот луч, ласкающий его кожу. Ему казалось, что оно сейчас светит для него одного.

Действительно, над полем стоял туман. Но под солнечными лучами он стал оседать и ложиться влагой на кожу и одежду павших воинов. Бритые головы императорских солдат стали покрываться будто испариной. Но эту влагу они уже не почувствуют и этой прохладе рады не будут. Через несколько часов, когда солнечный день выдавит утреннюю свежесть, трупы начнут вонять и коченеть. К полудню слетятся птицы со всего древнего государства. Ветер понесёт запах смерти к глубоким морям и высоким горам. Не один день он будет развеивать тот смрад, который за собой оставила смерть.

Казалось, что даже она, смерть, устала. Устала отправлять души воинов в путь, из которого ещё не было достойных вернуться. Говорят, что мужчины страстно встречают смерть на поле боя. Так же, как встречают тело своей женщины после долгой разлуки. Но это ложь поэтов и придумки писателей. Смерть всегда сопровождается страхом. Лишь глупцы и великие отдаются смерти с благоговением. Когда она опускает твои веки в последний раз, и, в момент, когда ресницы воина уже начинают смыкаться, что испытывают самые отважные императорские легионеры? Страх забвения, неизвестности. Страх того, что они никогда не жили. А улыбающиеся лица родителей, купание в холодной реке и все остальные обрывки памяти, всплывающие в этот момент – лишь грёзы. Даже самые отважные императорские легионеры сомневаются – это ли была жизнь? Может жизнь этот что-то другое, что-то незаметное, что-то, что они упустили, не обратив на это внимание. И только сейчас, когда ресницы соединяются, обнимая глазные яблоки навечно, они приближаются к этому неведомому смыслу, который всегда носили с собой, чувствовали его в себе, но никогда не обращали на него внимания. И вот, пред ликом пустоты и неизвестности они начинают бояться.

Есть и другая смерть, менее сознательная: когда человек всей своей сущностью пытается схватиться за жизнь. Конечно, смерть не отступит. Она никогда не отступает. Но тогда она начинает мучать своего избранника. Он видит, как она к нему подходит, и своей косой, медленным проникающим движением разрывает струны и ниточки, которыми связываются телесное с душевным.

Об этом обычно не задумываешься, пока не ощущаешь её леденящее дыхание за левым плечом.

Именно это плечо ему и нужно было перемотать, чтобы остановить кровотечение. Сколько прошло времени – не разобрать. Сколько ему ещё идти среди трупов – не понять.

Он разрезал оби. Одной половиной обмотал себе бедро. Второй прижал рану со стрелами. От беспокойства кровь ударила ещё большим потоком. Боль была пронзительна, невыносима. Закрыл глаза, сжал зубы, изо всех сил с натугой прижал край оби к ране. Обмотаться им не удастся, придется придерживать всю дорогу. Помощи ждать было неоткуда. Среди полей трупов он чувствовал себя тоже трупом. Он ощущал общность со своими павшими друзьями, со своими поражёнными врагами. Все они сейчас являлись единой субстанцией. Тот факт, что велением судьбы он остался жив – казался мелочным, незначительным, незаметным на этом поле брани.

Помощи ждать было неоткуда. Правой рукой поднял ножны. Поднёс к пальцам левой руки, попытался ими сжать ножны. Получилось. Поднялся. Правой ругой вытащил меч из земли, вложил в ножны. Прихватил цубу двумя пальцами. Он шел, едва переставляя ноги, обходя трупы. Основание ножн – когири, там, где размещается острие меча, волочилось за ним по земле.

Он попытался сориентироваться по солнцу. Оно оставалось немного слева, впереди. Именно оно не дало ему сегодня умереть. Какая честь от бесконечной вселенной. Какое внимание было уделено его персоне. Если бы были силы, он бы злился на то, что именно его обошла сегодня смерть. Что за сущая несправедливость?! Оба царства разрушены, императоры свергнуты, а обе армии, во всем своим помпезном одеянии разбросаны на сотни горизонтов.

Чем можно заняться теперь? Его эпоха завершилась. Всё к чему сводилась цель, следствие и средство всех жизней было уничтожено. Мужчины останутся украшать эти поля на вечно, потому что даже трупы убрать не кому. Оружейники перестанут ковать мечи и щиты. Женщины перестанут рождать юных воинов. Не зачем будет точить стрелы и учить древние искусства тактики и военного обмана.

Он ковылял, и границ этим полям не было. Казалось, что он идёт уже много часов, а может несколько дней или год, но поля так же плотно усеяны трупами. Боли в своих ранах он уже не ощущал, но боялся потревожить их, боялся даже взглянуть. В какой-то момент он решил не обходить очередного солдата, а переступить через него. Это получилось достаточно просто. Тогда он немного расправил плечи. Шаг стал шире, уверенней. В какой-то момент показалось, будто у него снова повязан пояс. Аккуратно он подтянул пальцы своей руки к тазовой кости, и действительно нащупал свой оби. От движения левой руки он совсем не ощутил боли, но проверять рану из которой торчали наконечники стрел не спешил. Легким, аккуратным движением он повернул ножны меча к себе, пальцами левой руки отодвинул оби, живот непроизвольно втянулся и, меч, будто сам, скользнул на свое законное место, за пояс. С пустыми руками идти стало проще.

Он отодвинул край кафтана правой рукой. Взгляд скользнул по плечу. Он остановился. Глазам невозможно было поверить. На месте, где были стрелы, оставалась затянувшаяся рана.

В некоторых местах, трупы лежали более плотно, где-то – чуть пореже. Он перешагивал через их головы, пытаясь даже сейчас относиться к своим союзникам и противникам уважительно, с почтением. Он начал вглядываться в лица солдат и не мог их разглядеть. Будто смерть отобрала у них не только жизнь в виде души, но и жизнь в виде сущности. Все войны лежали безликими. Некоторые – в беспокойных изуродованных позах, некоторые – будто спали.