А мы идём всё дальше и дальше. Где-то справа появляется высокая ограда, за которой, не обращая внимания на кладбищенский покой, в полном разгаре шумная стройка: забиваются сваи, кряхтит трактор, гудят машины… Наш путь – именно туда, к каменному забору, за которым беснуется строительное безумие. По-видимому, это одна из самых старых частей кладбища, расположенных на окраине, где, судя по всему, людская нога ступает от случая к случаю.
На одной из каменных плит читаю: «KOCHKO». Под плитой, как объяснил Дмитрий, покоятся Аркадий Францевич и его супруга, Зинаида Александровна. Склонив голову, я кладу на плиту цветы – белые розы, от одного из благодарных читателей.
– Правильно я понимаю, что братья похоронены в разных местах? – спрашиваю Дмитрия.
– Да, – кивает он. – Уж так вышло…
Потом, помолчав, добавляет:
– Оба в своё время настрадались. Брат Аркадия Францевича, Иван Францевич, будучи в должности губернатора Пермской губернии, проявил себя истинным государственником – он боролся с близорукими интересами тогдашних уральских капиталистов. Они-то его и подставили. Однажды проездом Пермь посетил Григорий Распутин. После этого газетчики раструбили, будто сам губернатор Кошко «устроил пышную встречу Распутину и Вырубовой». И Иван Францевич был вынужден послать в газеты опровержение, согласно которому самого губернатора в то время в городе не было, но даже если бы и был, писал губернатор, то ни в коей мере не озаботился бы таким «важным» происшествием. Однако оправдываться уже было поздно…
Распутин… Если кто больше всех знал о тайне его гибели, так это человек, у парижской могилы которого я сейчас стоял – глава сыскной полиции Российской империи Аркадий Францевич Кошко. И в своих «Очерках уголовного мира царской России» именно Кошко дал всем это понять, написав кратко, но вполне доходчиво, что всё производство по громкому делу об убийстве царского фаворита было решено направить на Высочайшее усмотрение… И полицейское ведомство его передало по инстанции. А потом был мятежный Февраль… отречение монарха от престола… революционная смута… разгром полицейских участков… Аркадию Францевичу уже было не до Распутина. Хотя рассказать об этой запутанной истории бывшему главе российского уголовного сыска было что: Кошко знал всё!
– Мне кажется, – вернул меня на землю Дмитрий, – было бы лучше, если бы прах моего предка был перезахоронен на родине. Для нас, молодого поколения, Россия всегда была неким абстрактным понятием. И всё же мы – не французы, мы – русские…
Вновь помолчали.
А за нашими спинами продолжала грохотать бесцеремонная стройка. Что там будет – новый торговый центр, спорткомплекс, очередной жилой новострой, крытый рынок? В любом случае, такое соседство вряд ли надолго. Ведь стройки всегда беспощадны…
Томск, 1982 г.
…Если вам скажут, что в восьмидесятые годы прошедшего века самыми популярными советскими писателями были Шолохов, Радзинский или Шукшин, – не верьте: самым читаемым в тот период, вне всякого сомнения, являлся Валентин Пикуль. [4]Скромный, тихий человек, Валентин Саввич не любил шумных компаний и громких писательских междусобойчиков. А всё потому, что ему было некогда: Пикуль почти постоянно работал. Бывший фронтовик (в годы войны служил юнгой Северного флота), он рано заметил за собой одарённость писать, и, будучи большим любителем истории, быстро нашёл свою писательскую нишу – прозу, основанную на исторической документалистике.
Кропотливая работа требовала невероятной энергии, усидчивости, глубокого знания истории и умения разбираться в архивных материалах. Всё это у Пикуля имелось с лихвой – энергия, знания и усидчивость. С годами писатель создал свой личный историко-биографический архив, считавшийся уникальным.
В годы застоя проза Пикуля отличалась достаточной смелостью, но для бывшего фронтовика было обычным делом идти напролом и не сдаваться без боя. Как следствие – нелюбовь и неприкрытая зависть со стороны писательской братии. Смелое творчество Валентина Пикуля – талантливого недоучки, не имевшего специального литературного образования, – многих сильно раздражало. Особенно тех, кто, пряча свою бездарность за корками партийных билетов и неприступными крепостями писательских организаций, ратовал за нравственную чистоту рядов «строителей коммунизма». Было время, когда Пикуля откровенно травили. А он… всё писал и писал. Потому как ввязываться в дрязги опять же было некогда.
И за этот поистине титанический труд читатель отвечал автору искренней любовью и преданностью. Книги Пикуля были нарасхват! И ладно бы – нарасхват: в режиме дичайшего дефицита эти книги было просто не достать. Постперестроечная молодёжь наверняка удивится, если я озвучу банальную истину: самым недосягаемым дефицитом в те годы были не автомобили, мебельные гарнитуры или финский сервелат. Самым дефицитным дефицитом были книги Валентина Пикуля! Люди жаждали читать романы и повести любимого автора, а их… нигде нельзя было достать.
Справедливости ради замечу, Пикуль как писатель стал известен не сразу; широкому читателю его открыл литературный журнал «Наш современник», на страницах которого в 1979 году (№№ 4–7) появился урезанный исторический роман «У последней черты» (в книжном варианте «Нечистая сила»). И после этого тираж журнала с Пикулем исчез. Журнал буквально сметали: его жадно читали, а потом давали почитать членам семьи, друзьям, знакомым, коллегам по работе и конечно – «нужным людям». Зачитывали до дыр, превращая в одни обрывки… Так что для простых смертных писатель Валентин Пикуль был просто недосягаем.
Простой смертный – это я. Скромный студент медицинского вуза, которому по счастливой случайности роман «У последней черты» удалось прочесть лишь осенью 1982 года (через три года после выхода в «Современнике»). В тот год я уже был слушателем десантного взвода военно-медицинского факультета Томского мединститута. В то время в славном городе Томске из вчерашних обычных студентов, приезжавших из разных медвузов страны (я, к примеру, перевёлся из Ижевска), ковались доблестные кадры военных медиков. Так вот, у одного моего приятеля появилась девчонка-библиотекарша. Она-то, эта веснушчатая недотрога в роговых очках, с радостью дала нам почитать искомые номера «Современника» (хотя, сказать по правде, об этом журнале мечтал лишь я, а Вовчик (мой дружок) увлекался более доступными вещами).
А потом начался процесс прочтения. Никогда – ни до, ни после, – мне не приходилось что-либо читать с таким упоением! Это было некое читательское остервенение. Каждый номер читали по трое человек: один, который держал журнал, находился в центре, двое – по бокам. Вечером истрёпанные журналы уже ждала следующая тройка; а ночью «Современник» оказывался в распоряжении нашего главного книгочея – семипалатинца Костика, предпочитавшего читать исключительно по ночам. Со стороны всё это походило на какое-то сумасшествие: тройки, приоткрыв рты, читали в перерывах между занятиями; в очереди в буфет и в столовку; само собой – на лекциях; и конечно – во время самоподготовки.
Мы читали о Распутине. Слышал ли кто-нибудь тогда из нас о нём? Слышал. Что-то там у Ленина, писавшем про «разврат царской шайки с чудовищем Распутиным во главе». Этот самый Распутин являлся для нас, вчерашних советских школьников, чем-то вроде Урфина Джюса из известной сказки – ужасного, кровавого и отвратительно-развратного. Впрочем, о последнем качестве Урфина мы могли только фантазировать, хотя воображения явно не хватало.
И вдруг – нате вам на блюдечке с голубой каёмочкой: пикулевский Распутин во всей красе и ярких подробностях! В читаемое не верилось. Голова с трудом вмещала познаваемое. С каждым днём мы вместе с Пикулем и его главным героем всё глубже и глубже погружались в «омут разврата» и «грязного дореволюционного бытия». И понимали: виноват в нашем нравственном падении не писатель, а его чудовищный герой – старец Григорий Распутин. А тот на страницах журнала вытворял чёрт-те что: выпив с утра тазик мадеры, мчался чуть ли не с десятком «дам полусвета» в баню. А по пути в эту самую баню прихватывал (сойти с ума!) ещё какую-то нищенку… После бани – ресторан; потом – второй и третий; и вновь всё то же – вино тазами и толпы возбуждённых дам… Во время прочтения жадное воображение рисовало картины сумасшедших оргий, о которых, впрочем, мы не имели никакого понятия. Тем не менее само название журнала («Наш современник») подтверждало, что мы занимались, в общем-то, вполне легальным чтивом, а не перелистыванием липких страниц омерзительного самиздата. Так что роман нам до безумия нравился, причём не только своими интимными сценами – он был ещё и очень познавателен.
