– У каждого своя правда… – подавленно ответила Влада, не в силах смотреть на него.

– Да, но вот только все они мертвы. И он, и солдаты… Это справедливо? Справедливо для их семей, кому они хотели передать эти конфеты?

– Они сожрали их сами, –  вырвалось вдруг у Влады. Она сама не поняла, как.

Он горько усмехнулся. Но промолчал.

– Айман, позаботься об их семьях. Все же они были моими бойцами. Хоть и жадными обжорами… Сколько мы даем за шахида (прим. Во время войны каждого убитого в результате военных действий называли шахидом, в переводе с арабского – «мучеником») семье? По миллиону? Давай, каждому по миллиону.

Айман неодобрительно поджал губы.

– Что? – раздраженно отреагировал Васель на его реакцию.

– Пятнадцать миллионов? Это так много. Они ведь не умерли на поле боя.

Васель посмотрел на него убийственным взглядом.

– Пятнадцать миллионов. Если нужно, сними с моего личного счета. Их семьи не виноваты. Кто о них позаботится? Или их женщины должны пойти на панель, чтобы организовать похороны и прокормить детей?

– Там еще кое – что, – перевел тему изрядно расстроенный и напряженный Айман. – Жена Абу Аллюша должна родить на этой неделе.

– Прекрасно. Выдели триста тысяч. И позвони в военный госпиталь. Пусть ее примут по лучшему разряду.

Влада внимательно наблюдала за Васелем. Вырисовывались очертания его деятельности. Он выполнял роль некого патрона, заботящегося о жизнях его вассалов.

– Что еще?

– Там два посетителя.

Васель закатил глаза. – Я же просил не приводить сюда чужаков…

– Они не чужаки, Васель… Я ничего не мог сделать…. Там вдова одного пенсионера из нашей народности, за нее очень просил Хейдара… И старик Хамо…

Васель глубоко вздохнул. – Ладно, давай со вдовы, что там ей нужно…

В комнату зашла пожилая женщина в черном одеянии с ног до головы. Лицо ее являло собой серовато – желтый холст, испещренный морщинами, глаза – два маленьких красных мокрых озерца, от вида которых сердце Влады сжалось. За ней следом, неловко и стеснительно зашел угловатый высокий парень лет семнадцати, с испуганными, но очень живыми глазами. Он внимательно смотрел по сторонам, хотя и очень волновался. Словно впитывал в себя увиденное, словно это было какое – то чудо, его заветная мечта.

– Тафддалю, я умми (араб. – пожалуйста, мать), –  учтиво обратился к ней Васель, встав и вежливо указав на кресло, подспудно пожав руку сопровождавшему ее парню.

– Ооо, я сиди (араб. – мой господин), – начала причитать женщина. Она говорила настолько горько и искренне, что пробирала дрожь. Обычно арабки немного переигрывали. Эта не играла. Боль была написана на ее морщинистом, утратившем жизненную силу лице.

– Я пришла просить о помощи, я сиди.

– Поделись своей проблемой, умм…?

– Умм Джаафар (прим. –  в арабском мире характерно обращение к пожилым, когда вместо имени говорится «мать кого – то», «отец кого – то». Форма аналогична обращению в русском языке «Иванович», «Петровна»). Мы хоть родом и с побережья, но всю жизнь прожили Хомре, я сиди. Жили мирно и спокойно. Муж был офицером в отставке, сражался за Вашего деда в последней войне с Израилем. Был в отставке, открыл небольшой цех по ремонту машин. На жизнь хватало. Хотели, вон, устроить сына в армию. Мы жили смешанно. В обычном доме. Куллю маа баад (араб. – все вместе). Там были и мусульмане, и христиане, и мы, люди побережья… И никаких между нами проблем не было… Но месяц назад моего мужа убили… Убили оппозиционеры. Они все готовы вырезать нас…. Убийца моего мужа – механик, работавший в его мастерской, не из наших. Соседки доносили мне, что он связался с оппозиционерами из старого города, говорили, что замышляет недоброе против нас, но муж не верил. Говорил мне, что он его друг, будет и дальше работать с ним бок о бок, что Сирия это не Ирак…, что будет и дальше кушать с ним за одним столом, деля хлеб… Он часто занимал у мужа деньги, не возвращал месяцами, но тот ему прощал. Между нами не было недомолвок. Мы все жили мирно. Одной ночью муж уехал по делам на своей машине, но так и не вернулся, – женщина подавляла слезы, все повышая и повышая тон своего разговора, но это ей давалось все тяжелее, –  но так и не вернулся… – повторила она, разразившись рыданиями, –  мы нашли его изуродованное тело у автомастерской… Пуля во лбу и много – много ножевых ранений. Мастерскую сожгли дотла. В тот же день, когда мы организовывали похороны, на моего сына Джафара –  она схватила руку сидевшего рядом мальчика и потрясла ею, показывая, что, мол, речь идет именно о нем, – напали пятеро мужчин. «Мы разрежем тебя на куски, если ты не уберешься к себе в деревню к морю. Ты последуешь за своим отцом в могилу», – сказали они ему. Мы похоронили мужа и сразу уехали сюда, на побережье у нас никого уже нет. К родственникам в Дамаск, мы поселились в конце квартала Меззе. Там только наши, есть несколько сослуживцев моего отца, они обещали помочь, но у них самих ситуация не лучше. Весь район в плакатах с фотографиями погибших ребят из района, наших ребят, с побережья. Что ни день, район обстреливают из минометов. Они думают, что мы все живем богато, потому что наш односельчанин президент. Они думают, что мы можем говорить с президентом, когда только пожелаем… Но посмотрите на нас, я сиди! Я едва могу позволить снять комнату под крышей! Мы едим хлеб и воду, да еще и сына вот – вот должны призвать в армию. Он не трус, не думайте, он мечтает пойти воевать за родину, но у меня больше никого нет….

Она хрипела от душащих ее рыданий, таких, что, казалось, они сотрясают всю комнату. Молчаливый кардинал Айман бесстрастно стоял в углу. Васель сидел, нахмурив брови, смотря в пол. На Владу, казалось, никто не обращал совершенно никакого внимания. Женщина ее словно даже не заметила.

– Умм Джафар, – обратился к ней Васель, наконец, посмотрев ей прямо в глаза, – утри свои слезы. Никто не заберет твоего единственного сына. Если он хочет помогать стране, пусть выбирает – либо берет оружие и становится на одном из контрольных пунктов в самом районе. Я знаю, что их там очень много. Будет проверять машины, только сначала пройдет подготовку у нас, чтобы знать, как стрелять, как себя вести, если понадобится реагировать быстро. Либо вот такой вариант. Я слышал, что в местную школу нужен охранник. Это тоже благородное дело. Детей нужно охранять. И старики с этим справляться уже не могут… Он будет получать зарплату и вы больше не станете испытывать нужду.

Она вскинула руки к небесам, показывая, как счастлива слышать слова Васеля, вскочила и упала ему в ноги. Васель молниеносно поднял ее с колен, усадив обратно.

– В вашем квартале есть несколько небольших квартир, закрепленных за женами мучеников. Твой муж был мучеником. Ты будешь вселена в одну из них. Тебе не придется за нее платить…

Женщина навзрыд плакала, теперь от радости…

– Шукран, устази, шукран, алла яхмикум… (араб. – спасибо, господин. Да защитит вас Аллах).

– Ум Джаафар, ты знаешь, в какую группировку входил тот хомрец из автомастерской? Ты сказала, из старого города…

Женщина задумалась…

– Они сначала были из старого города, как мне рассказали. С этим парнем, Каримом Дибом. Но потом, когда они начали грабить христиан и пугать нас, людей побережья, он выгнал их.

Лицо Васеля стало как никогда напряженным. Диб? Влада слышала это имя. Она знала, о ком речь…

– Диб –  единственный нормальный из всех них… – продолжала женщина.

Васель резко подскочил с места. Его лицо побагровело.

– Среди них нет нормальных людей! Руху, фавран,халас. (Уходите, быстро, закончили).

Испуганная женщина схватила растерянного сына и быстро выскочила из комнаты. Айман подорвался за ней – то ли проводить, то ли подальше от очередной вспышки гнева Васеля. А тот в это время с яростью ударил по столу.

Влада не знала, кто дернул ее тогда за язык. Она вообще говорила в последнее время много лишнего…

– Я слышала о Дибе…

Васель медленно перевел на нее свой яростный взгляд.