«Существует последняя граница, минуя которую человек утрачивает подобие образу божьему…»

Нет, они не повинны в этом, они шли только за свинцом. Свинцу — цена несколько марок. Перстни и золотая цепь были для них случайной находкой.

Мороз пробежал по спине у Ярды. До чего он докатился! Если бы не было того дня, вскоре после их прибытия в Валку, осенью прошлого года! Авторемонтная мастерская, мотор, сильно стучавший, клещи с желтыми ручками. Начало его карьеры. Но его друзья — они удержались и не переступили грани.

Деньги. Он ощущал их у себя в кармане. Впервые в жизни они ему так мешают. Если бы он мог выбросить их, а вместе с ними и те деньги, которые были получены за хвосты лошадей Рюккерта, и этим вычеркнуть из памяти позавчерашнюю ночь, глухой хруст тоненьких, совсем невесомых косточек, которые когда-то были человеческой рукой… Освободить сознание от той проклятой ночи и уже никогда о ней не вспоминать и не слышать! Если бы можно было уснуть, проспать всю эту паршивую Валку и проснуться в каком-нибудь ином мире… Где? Дома? На пороге тюрьмы, куда тебя посадят за украденные полуоси? Эх, в каком же заколдованном кругу ты очутился, Ярда!

Он механически шагает рядом с патером. Стекла витрин отражают его рослую, спортивную фигуру и привлекающую внимание прическу. То здесь, то там девушки заглядываются на него, но Ярда не смотрит на них. Этот человек в черной сутане, идущий по правую руку, сегодня спас его. Но Ярда чувствует, что сейчас он стоит перед чем-то неведомым. В наше время чудес не бывает. Его не посадят, нет, теперь уже его определенно не посадят. Кто отважится усомниться в клятве священника здесь, в стране, где господь бог до сих пор так высоко котируется? Вот если бы патер Флориан еще сумел своим святым словом заглушить в нем голос, существование которого он, Ярда, всегда высмеивал. Совесть — понятие, которое было для Ярды просто пустым звуком, — сегодня впервые и в полную меру дала о себе знать.

Ярда почти не заметил, как они очутились за мраморным столиком кафе. Здесь не громыхал оркестрион, не бродили девицы с сигаретами в зубах, официант кланялся учтиво, и вот патер уже что-то заказал, не спросив Ярду. Через два стола от них села элегантная дама в фиолетовой шляпке. Женщина была лет на десять старше Ярды. Она непринужденно закинула ногу на ногу, беззастенчиво уставилась в лицо Ярды и закурила.

Патер размешивал кофе, потом поднял глаза; непосредственность его слов была как удар молнии.

— За твой позавчерашний трюк полагается от шести до восьми лет тюрьмы. За сан епископа тебе набавят не менее двух лет. Год-другой накинут как бесправному беженцу и что-нибудь сверх того — для острастки беженцам во всей Германии. Года не пройдет, как у нас дома будет государственный переворот, а ты на десять лет сядешь в нюрнбергскую тюрьму размышлять о том, как выглядит жизнь в освобожденной Чехословакии.

Ярда отодвинул чашку и два раза глотнул воздух.

— Вы же говорили, что готовы присягнуть…

Патер отрицательно покачал головой.

— Католический священник не может давать ложной клятвы.

Ярда побледнел. Фиолетовая шляпка напротив расплылась в какой-то неопределенной серой дымке.

— А… что же теперь?..

Патер Флориан усмехнулся.

— Только один путь. Попытайся загладить свой грех службой во имя того, перед кем ты тяжко провинился.

Ярда понял, и ему стало чуть легче.

— Но я не верю в бога, — начал он довольно уверенно, в его глазах мелькнула искорка дерзости, которая входила в его душу через ту же дверь, через которую улетучивался страх.

Женщина напротив время от времени подымала глаза от журнала мод и гадала, чего она может ожидать от двадцатитрехлетнего визави, однако ей, к удивлению, никак не удавалось установить с ним контакт. Мальчишка смотрел мимо, как будто сквозь нее.

— Я сижу с тобой не для того, чтобы дискутировать, — патер резко звякнул чашкой по блюдцу. — Пойми. Полиция держит в руках двух преступников. Этим двоим уже не выкарабкаться. У них нет причин быть рыцарями по отношению к тебе, да они и не знают этого чувства. Не пройдет и нескольких часов, как за тобой придут снова. На этот раз тебя не спасет ничто!

Ярда облизнул сухие губы. Тон, которым патер говорил, не оставлял никаких надежд.

Святой отец посмотрел на свои ручные часы.

— Выбирай побыстрее: Ватикан или Си-Ай-Си.

Ярда несколько мгновений тому назад начал догадываться, о чем речь, но категоричность, с которой были произнесены последние слова, ошарашила его. У него даже дух захватило. Он лихорадочно старался сосредоточиться и злился, что в такой решающий момент его отвлекает фиолетовая шляпка. «Вы тут меня соблазняете, милостивая государыня, вам только и забот, что о постели, а дело идет о моей голове». Это наверняка вдова какого-нибудь эсэсовца. Теперешняя Германия кишит такими жадными до жизни отцветающими бабами.

Нет, ничего другого не придумаешь. Он загнан в угол, дурак. Из него могут сделать мальчика для битья. Руки на решетке тюремного оконца, как у обезьяны в клетке зоопарка, круглый каравайчик хлеба на полке, неутихающий рык воды в унитазах — отвратительный звук, во много раз усиливающийся резонансом огромной коробки здания. Опухший глаз в центре огромного синего кровоподтека, прикушенный при ударе в челюсть язык. Вот и весь выбор. Правда, патер немного хватил через край: столько лет, может, и не дали бы, но лет восемь закатят как пить дать. Ведь епископ — это не какой-нибудь тряпичник. Чертовское невезение! Сколько было на кладбище могил обыкновенных покойников и только одна епископа! Но с другой стороны… Шестьсот марок в месяц, два костюма на год, из них один — сшитый на заказ. Только сумасшедший мог бы еще раздумывать.

Фиолетовая шляпка откинулась назад, пунцовые губы выпустили длинную струю дыма, порочные глаза долго, вприщур, с вызовом смотрят в глаза Ярды. Такие многообещающие взгляды женщин совратят с пути истинного даже святого! И вдруг Ярда поистине с юмором висельника ухмыльнулся — что же, в конце концов в такой жуткой ситуации разве это не счастье? Еще несколько дней тому назад он был тягловой скотиной у Рюккерта, еще два часа тому назад он был на краю пропасти, а сейчас он стоит перед началом новой, неожиданной карьеры!

Разве можно позабыть две беззаботные недели в Мюнхене, деньги, роскошную жратву, девок и самое настоящее виски?

Только на секунду у него сверкнула мысль: почему, собственно говоря, в тот раз они две недели подряд отвергали предложения их симпатичного друга? Тогда было что-то, запрещавшее ему согласиться, что-то, дававшее ему чувство моральной победы, когда наконец он садился в поезд, повезший их в Нюрнберг. Где сегодня это «что-то»?

Ярда погасил окурок сигареты и пожал плечами в ответ на свои собственные мысли. Изменилось положение, изменилась и оценка тогдашней победы. Кто может отнять у него право на чувство самосохранения? Жить нужно, вот и все.

Он глубоко вздохнул, посмотрел в пронизывающие глаза соседа и с каким-то чувством облегчения прошептал:

— Лучше второе.

Ни один мускул не дрогнул на лице патера. Он молча расплатился, и они встали. Уходя, Ярда посмотрел на фиолетовую шляпку и ободряюще улыбнулся: не унывай, дескать, милая дама, возможно, вскоре я объявлюсь здесь снова и буду одет получше. Тогда мы сговоримся. Гуд бай!

Его озадачило то, что они пошли обратно не в сторону Мерцфельда. Шли недолго. Патер остановился перед входом в дом современной архитектуры, похожий на бывший банк. Знакомая, не слишком бросающаяся табличка возле двери: «Counter Intelligence Corps».

Ярда взял патера за рукав.

— Не сразу же, ведь…

Патер снисходительно посмотрел на него.

— Хочешь вернуться в лагерь? Так лучше уж иди с повинной в уголовный розыск, сэкономишь по крайней мере расход на автобус.

19

Майские сумерки опустились на лагерные бараки. С футбольного ноля были слышны заглушаемые расстоянием выкрики и удары по мячу. Какой-то глупый майский жук, заблудившись, с шумом влетел в открытое окно Каткиной комнаты и вдруг замер на чьих-то нарах. Унылый звук губной гармошки смешивался с потрескиванием горящих дров — кто-то варил на костре раннюю брюкву, украденную в соседнем парнике.