Дача профессора Остроумова стояла в конце кипарисовой аллеи. Это был светлый двухэтажный особняк с высоким крыльцом и круглыми балконами. У крыльца стоял пожилой красноармеец с обвислыми усами. Завидев Сечина, он подобрался и потянулся к прислоненной к стене винтовке. Сечин приблизился и изобразил застенчивую улыбку.

   - Эй, дядя, - сказал он, - мне бы очень нужно повидать профессора.

   - А ты кто таков? - Красноармеец, прищурившись, смерил его взглядом. - Ну, докладай!

   - Бартановы мы... - Сечин старательно улыбался. - Добровольцы, к профессору.

   Красноармеец важно кивнул. Прислонив винтовку к крыльцу, он отошел на два шага, задрал голову и крикнул:

   - Эраст Васильич, тут по твою душу!

   Сверху послышался сердитый голос:

   - Ты, Кузьмич, мне эту поповскую агитацию брось! Сколько раз тебе было говорено, что у большевиков нет души?

   На балкон вышел крепкий чернявый мужчина в рубахе и галифе, с острыми усиками и намыленной щекой. При виде незнакомца он кивнул и уже минуты через две, с порезом на чисто выбритом подбородке, возник на крыльце. Сечин знал его - видал тайком у Волобуевой.

   - Здравствуй, товарищ, - бодро сказал чернявый.

   Сечин пожал его крошечную, как у девушки, крепкую руку.

   - Меня зовут Чартков. А как тебя зовут, товарищ?

   Сечин протянул ему справку. Чартков быстро, цепко просмотрел ее, задержал взгляд на графе "семейное положение", после чего, широко улыбаясь щербатым ртом, вернул справку.

   - Ты хочешь у нас работать, - громко и радостно объявил он.

   - Мне бы профессора повидать, - сказал Сечин.

   - Непременно! Непременно, Алеша! Илья Иванович тебя примет. Заходи!

   Сечин последовал за ним в прохладный вестибюль.

   - Это замечательно, что ты решил работать с нами, - говорил Чартков, ведя его наверх. - Просто слов нет, как замечательно. Нам нужны такие, как ты. А то приходят всякие... - Он понизил голос: - Я бы этих бело-грузин близко к матерьялу не подпускал. Эх, товарищ! - произнес он вдохновенно. - Какое дело-то мы затеяли, а? Жалко, что я сам не могу. - Он вдруг потемнел лицом, убрал руки за спину и замолчал.

   Сечин уже успел заметить, что настроение у Чарткова переменчиво, как погода. Много еще на одиннадцатом году революции было в Стране Советов таких восторженных и очень нервных людей, контуженных гражданской войной. Война давно закончилась, а они продолжают ходить в гимнастерках и галифе, носят ремень и сапоги, питаются кое-как, спят урывками - и бредят голубыми городами...

   Они поднялись на второй этаж и остановились напротив двери с табличкой "Проф. И.И.Иванов".

   - Погодь здесь, - сказал Чартков. - Я доложусь. Во всем порядок должон быть, товарищ. Порядок - это главное.

   Через минуту Чартков громко позвал:

   - Проходи, Алеша!

   Кабинет профессора Иванова помещался в просторной комнате с паркетным полом. В межоконных простенках стояли рабочие столы, один с микроскопом Цейса, другой с химической посудой. Над ними висели гистограммы, графики, таблицы, а посередине - женский портрет, словно бы в знак того, что ничто человеческое профессору не чуждо.

   Профессор сидел за большим письменным столом, совсем пустым, если не считать раскрытого медицинского журнала. Это был бодрый старик лет шестидесяти, дочерна загорелый, с небольшой седой бородкой и пышными усами, переходящими в баки; на бугристом носу сидели золотые очечки, за которыми остро поблескивали серые, очень светлые глазки. Одет профессор, несмотря на жару, был в мягкий серый костюм с черным галстуком в горошек. Лежавшие на столе руки, тоже дочерна загорелые, сцеплены крепкими, сухими пальцами.

   - Ну, проходите, покажитесь нам, - фальцетом пригласил он. - Богатырь, богатырь... Просто Алеша Попович.

   - А его и зовут Алешей, - засмеялся Чартков.

   - Вы, надо полагать, идейный безбожник?

   - Наш он, - радостно подтвердил Чартков, - свой в доску.

   Сечин застенчиво улыбнулся.

   - Не верю я во всю эту чертовщину, - признался он.

   - А в искусственное обсеменение по способу Иванова верите? - усмехнулся в усы профессор.

   Простодушное лицо Сечина выразило удивление.

   - Так ведь то наука.

   Профессор пожал плечами:

   - Некоторые называют мои опыты шарлатанством. Так вы, полагаю, хотите послужить матерьялистическому учению?

   Сечин скромно промолчал.

   - Что ж, - сказал профессор. - Тогда снимайте штаны, голубчик.

   Сечин растерянно заморгал длинными ресницами.

   - Снимайте, снимайте, что же вы?

   Сечин взялся за ремешок, недоверчиво глядя на профессора: не шутит ли? Профессор и не думал шутить. Тогда он решительно спустил штаны.

   Чартков крякнул.

   Профессор привстал за столом и удовлетворенно пробормотал: "Угу".

   - Эраст Васильевич, - попросил он, - не сочтите за труд, проведите стандартные замеры. Хотя я и на глазок дам не меньше девяти дюймов.