Влетел Павел. В руках бумажный пакет.

– Сам к аптекарю сбегал. Семён – он что-нибудь не то купит. А я и корпии отличной выбрал. Бинт широкий. Аптекарь ещё порошок какой-то дал. Говорит, предотвращает гниение плоти. Я у него ждановской воды спросил, а он сказал – это лучше.

Александр взял у Павла тёмную склянку, высыпал на ладонь несколько белых кристаллов.

– Сульфат цинка, – с умным видом произнёс он. – Надо его растворить в тёплой воде.

Послышался цокот подков по булыжнику. Павел бросился к окну.

– Родители! – в ужасе воскликнул он.

– Брось, ты, этот порошок, – закричал Виктор на Александра. – Перевяжи скорее рану. Павел, рубаха чистая есть?

– Сейчас! – Павел помчался в другую комнату и вскоре вернулся с чистой блузой.

Не прошло и минуты, как Виктор был перебинтован. На него натянули чистую блузу. В плечах узковата, но другую искать было некогда. Надели сюртук…. С лестницы послышались шаги и голоса. Говорили мужской твёрдый бас. Ему отвечал женский тонкий, но уверенный голос. Наконец все пуговицы застёгнуты. Окровавленную рубаху Павел ногой закинул под диван, туда же засунул трость….

Когда полный, седой генерал в парадном мундире и дородная пожилая дама вошли в гостиную, Виктор уже стоял, вытянувшись в струнку, а с двух сторон его незаметно подпирали младшие братья. Дама ахнула и, не в силах устоять на ногах, села на диван, тут же заплакала.

– Витя? – воскликнул генерал. – Виктор! Спаси и сохрани! – перекрестился он. – Да когда же ты….? Почему я ничего не знал о твоём приезде? Ну, иди же скорее, поцелуй меня и матушку.

Собрав волю в кулак, стараясь не хромать, Виктор твёрдым шагом подошёл к матери. Дама порывисто вскочила, обняла сына.

– Не плачьте, матушка. Я живой, – утешал он её.

– Господи, – оторвалась она от его плеча. – Я молилась, молилась о тебе. День и ночь молилась, о моём Витенке. Как же я рада.

– Анастасия, голубушка, он никуда уже не денется, – мягко сказал ей генерал. – Поди, переоденься, да прикажи накрыть на стол. Виктор с дороги, голодный, небось? Никто не спорит, что материнская любовь согревает, но не накормит. Всё, всё, никуда он уже не исчезнет. Будет здесь тебя дожидаться.

– Хорошо, хорошо, – закивала дама, вытирая кружевным платком слезы, обильно текущие из глаз. – Немедля распоряжусь.

Матушка вышла.

– Рад видеть тебя, сын, – со вздохом сказал генерал. – Уже штабс-капитан. Надо же! Ты как себя чувствуешь? – забеспокоился он, заметив, что Виктор побледнел.

– Прекрасно, отец, – с улыбкой ответил тот, закатывая глаза.

Братья еле успели его подхватить и отнесли в спальню Павла.

***

Как только за окном спустились сумерки, а ужин с вечерним чаем подходил к концу, Анастасия Дмитриевна отправилась в свои покои. После неожиданного приезда старшего сына у неё от волнения резало в груди. Доктор, старый немец в пенсне, с вечно сердитым лицом, примчался тут же. Выписал ей остро пахнущую микстуру и потребовал, чтобы фрау Анастасию Дмитриевну не волновали. Отдохнуть ей надо, иначе сердечко не выдержит.

Павел вынужден был отправляться в казармы. Он без того еле вымолил увольнение, чтобы повидать брата. А завтра ещё экзамен по фортификации – самый важный. Павел оканчивал Императорское инженерное училище.

В гостиной остался отец, старший Виктор и средний брат Александр.

– Матушка уснула, теперь можешь рассказывать, – сказал отец, раскуривая небольшую пеньковую трубку. – Где тебя ранили?

– Возле Четати, – ответил Виктор нехотя.

– Слышал, жаркое было дело, – многозначительно кивнул отец.

– Было, – коротко согласился Виктор.

– Как же все происходило? В газетах писали о невиданном героизме наших солдат.

– О героизме? Да, солдат наш воистину – герой, – мрачно произнёс Виктор.

– Что тебя тревожит? – насторожился генерал.

– Понимаете, отец, – как-то неуверенно начал Виктор. – Я хотел стать офицером, подражая вам, подражая нашему деду. Когда был мальчишкой, с замиранием сердца слушал ваши рассказы о героических битвах с Наполеоном, о покорении Парижа, о разгроме турецких армий, сражениях за Кавказ…. Мне казалось все так романтично. Нет большего счастья, чем воевать за царя и Отечество, за Веру Христову. Погибнуть в бою, зная, что жизнь твоя – героический миг в истории.… Но то, что я увидел в Дунайской компании, совсем не вяжется с вашими рассказами. Война – сплошная грязь, кровь и полное безумие.

– Неужели ты думаешь, что я тебе врал? – обиделся отец. Сердито принялся выбивать трубку в тяжёлую бронзовую пепельницу в виде античного кратера. – Да, на войне всякое бывает: и грязь, и кровь, и боль, и смерть….. А как иначе?

– Нет, я не думаю, что вы скрывали от меня правду. Больше того – уверен: в боях с Наполеонам полки российские покрыли себя славой. Но у меня возникают мысли, будто армия наша безнадёжно застряла в тех временах – в эпохе триумфального освобождения Европы.

– Почему? Растолкуй! Я ничего не понимаю, – недовольно потребовал отец.

– Я вам сейчас объясню. Взять, хотя бы, нынешних солдат Оттоманской империи. У аскеров отличные французские ружья с капсульными замками. Они атакуют по-новому. Их основной приём – огневой бой. Стрелки у них отменные. А мы все по старинке: сплочённым строем, напором, в штыковую….

– Но что в этом плохого? Веками так воевали и побеждали.

– Плохого в том, что мы гордо со штыками наперевес, стройными колоннами, как на параде шагаем в бой. А они нас картечью косят и со штуцеров расстреливают….

– Однако в газетах пишут о победах, – не понимал отец.

– Но какой ценой, – возразил Виктор. – Ещё полгода таких побед, и за Россию воевать некому будет.

– Так что было под Четатью? – помолчав, мрачно спросил отец.

– До Четати ещё был бой под Ольтеницей.

– Ах, Ольтеница, – кивнул отец. – Наслышан.

– Мы в июне вошли в Валахию и до октября стояли на Дунае в полном бездействии: по одному берегу мы, по другому – османы. Перестреливались иногда. В конце октября Омер-паша из Туртукая переправился на наш берег и занял карантин. А мы все бездействовали. Смотрели, как турки строят укрепление, но трогать их не смели. Почему такое происходило, генералы ответить не могли. Командиры кивали на князя Горчакова, Горчаков кивал на фельдмаршала Паскевича, князь Варшавский кивал на Петербург.

– Я слышал, велись сложные переговоры, – вспомнил генерал. – Европа такой громкий вой подняла, такой шум, когда царь приказал ввести армию в Валахию и Молдавию. Политика – дело тонкое, знаешь ли. Тут ничего не поделаешь. Дипломаты спорят, а солдаты умирают. Ну, так, что дальше было?

– Вскоре был дан приказ занять позиции для атаки. Все выдохнули с облегчением: наконец-то намечается настоящее дело. Позиция, надо признаться, отвратительная. Нас от карантина отделяло ровное поле. Нет, чтобы двинуть колонны до рассвета, тихо, в тумане. Подошли бы и выбили турок одним натиском. Так нет же, двинулись в полдень, под бой барабанов. Устроили перед турками парад. А они расстреливали нас, словно на полигоне. Наводчики у турок отличные, французами обучены. Наша артиллерия не поспевала. Поступил приказ взять ретраншемент. Но смысла в этом – никакого. Тут же попали бы под артиллерию с другого берега. И все же мы потеснили турок. Они побежали. Орудия бросили. Вдруг в самый разгар боя, когда победа уже была в наших руках, поступает новый приказ к немедленному отступлению. Почему? Зачем? Ничего не понятно! Зря положили больше тысячи солдат. Откатились на прежние позиции. Турки сами ничего не поняли. Стояли на том берегу и глазели с удивлением. Только к вечеру обратно заняли карантин.

– Странно. Генерала Данненберга за такое дело надо отдать под суд! – возмущённо высказался отец.

– За него вступился командующий, князь Горчаков, – пожал плечами Виктор. – Якобы генерал Данненберг приказал отступать, дабы не увеличить потери. Но если он боялся сильного урона, зачем вообще надо было устраивать наступление посреди дня, под барабаны? Да и в этот раз мы могли бы захватить турецкие пушки и, хотя бы, обстрелять суда, переправлявшие вражеские войска. Но Данненберг подарил туркам незаслуженную победу, а нас опозорил.