Маша

Галки покачивались на голых берёзовых ветках. Слабый ветер не мешал птицам без труда рассесться на кроне прицерковной берёзы и наблюдать за торопливыми маханиями рук опоздавших, то и дело грохающих массивной дверью. Час был по воскресному ранний. Однако у церковной ограды уже расположились радихристовые работяги, ожидавшие окончания службы. Оно и не удивительно, день был многообещающий, праздничный. Марья Семёновна, среди местных просто Маша, шла неторопливо вдоль церковного забора к главному входу. В Машиной руке покачивался пакетик – гостинцы «храмовым питомцам». У самой Маши домашних животных не было, очень она шерсть не любила, да и как привязанный с ними, ни в деревню, ни в другой город по какой-нибудь надобности, но всё одно, жалко. В общем, подкармливала уличных, как могла.

Несмотря на отговорки, сама Маша давно уже никуда не ездила, и ей уже лет семь как перестали звонить и писать географически совсем не дальние родственники. Такое одиночество её почти не беспокоило, но когда свора полудиких собак радостно встречала Машу, ей казалось, что она и не одна вовсе, что все эти бездомные и есть её семья, даже больше, казалось, что сама она, хоть и является завидной обладательницей двадцати трёх квадратных метров заводского общежития, тоже бездомная.

Проходя мимо попрошаек и лодырей, именно так про себя Маша называла нищих, она даже не глядела в их сторону. Ей было не понятно, как можно вот так сидеть и нагло просить деньги. Маша давно ходила в этот храм и все призаборные лица были ей хорошо знакомы. Васька, его сократили на заводе и он спился, промотав и семью, и квартиру, и всю свою непутёвую жизнь. Светка Рюмка, хотя правильнее было бы назвать пластиковый стаканчик, шалава знатная была, тоже не дура выпить. Васька, ещё пацаном на зону угодил и докатил жизнь до трёх отсидок, туберкулёза и церковных ворот. Но ещё больше нищих удивляли Машу подающие прихожане. Зачем поощрять разгильдяйство, «возлюби ближнего своего»– это конечно да, но разве это помощь? Не лучше ли доверить их судьбы Богу? Кто выживет – тот выживет, а кто- нет, значит судьба. Бесполезные люди, слабые, толку от них никакого, один вред только. Вон по вечерам страшно по улице идти, вдруг кому полтиника не хватит, того и гляди зашибут за пригоршню мелочи. И вообще, разве кто-то может изменить свою жизнь легко, без преодоления? Сама Маша с ранних лет начавшая работать хорошо понимала это слово. Малокомплектная школа, простые, как и все бедные родители, техникум и трудная, нудная, до тошноты одинаковая работа 5/2 на родном заводе уже больше 20-ти лет. Зато не сломалась, не предала родителей, осталась в родном городе, даже повышение получила, комнату, вон….Одним словом преодолела, хоть и осталась без родителей, семьи и вообще без чего-то очень важного. Это что-то было неуловимо для Машиного понимания, и если бы не всё более редкие мокрые ночные подушки и долгие пустые взгляды в окно, она была бы вполне себе счастлива.

Машу попрошайки знали хорошо, и рук за милостыней никто не тянул. Она прошла мимо и вошла в калитку. Все местные собаки давно привыкли к Маше и уже ждали её. Непонятно как нищим четвероногим удавалось попасть на территорию храма. Настоятелю такие «гости» не нравились, да и прочие прихожане жаловались, однако, несмотря на добротный забор, где-то был лаз. Сама Маша только молчала и отводила в сторону взгляд, когда её упрекали в подкармливании на территории, но про себя она считала правильным кормить их именно здесь, тоже ведь твари божьи.

Радостный лай и прыжки, влажные руки и мохнатые головы. Одно движение и содержимое пакета на земле. Прыжки тут же прекращаются и видны опущенные в круг морды, слышно только чавкание и иногда негромкий рык.

Маша сидела на стоящей рядом лавке и думала, что вот оно добро, что собаки сыты, рады и благодарны ей, что они слабее нас, в них нет зла и что только о них и следует заботиться. Они божьи создания, до них нет никому дела, и вреда от них тоже никакого…Тут Маша поморщилась, вспомнив Лёшку, местного мальчика, которого покусали ещё весной. Покусали так сильно, что парня отправили в Москву на реабилитацию, пролечили месяц, да и обратно привезли. Маша иногда видела его во дворе, на коляске. Мама Лёшки тоже раньше ходила в этот храм, но после того случая совсем перестала появляться. А что, Лёшка, сам виноват, во-первых нечего ходить по темноте, закончились уроки и марш домой, а он шляется…шлялся… Да и потом, зачем нужно палкой махать? Ну видишь собачка злится, ты остановись, подожди, пока сама уйдёт, она же зверь, не понимает, конечно нападёт, если ещё и бежать…

Маша тряхнула головой, отгоняя уже сто раз проговоренные про себя и озвученные другим мысли. Маму Лёши эти мысли так и не убедили. Долгое время потом Маша ходила вокруг церкви и собирала разбросанные «подарки», сосиски с начинкой для четвероногих от Лёшиной мамы. Маша пыталась уговорить маму Лёши, ругалась с ней, кричала, говорила, что так нельзя, всё одно, то тут, то там встречались окоченевшие тушки животных.

Маша говорила, может и с людьми так можно? Чем они лучше? Коптят бесполезное свинцовое небо, пьют, да дерутся. Давайте отведём вот этих подзаборных к речке и как в 37-ом…

Стало темнеть, пора было идти в магазин, хлеба купить, да и мясо кончилось. Маша никогда не покупала филейные части. Зачем оно, мясо, без костей?

Туалет

Это было просто ужасно. Никогда ещё Димка не чувствовал такого унижения, а всё пирожки, точно не стоило жадничать, просто выкинуть их и всё…Организм, работавший раньше как часы, дал сбой и заставил делать то, чего удавалось избегать с третьего по шестой класс – сходить в школьный туалет. Очень мало кто пользовался им по назначению, или скорее сказать назначение туалета со временем поменялось: в нём курили старшеклассники. Впрочем, и они ходили дымить только зимой, в тёплое время сигареты раскуривались, как положено, за углом школы. Туалет не ремонтировался никогда. Нет, косметические ремонты периодически проводились. Раз в два-три года стены красились в жёлтый, а перила на лестнице в тёмно-коричневый цвета, как будто другой краски нельзя было достать. А что касается туалета, так за всё время существования школы, в нём разве что кран меняли, и тот принесла какая-то учительница за ненадобностью. Так или иначе, Димке сказочно повезло, он успел закончить все «дела» и выйти до того, как к рябой коричневой двери подошла компания девятиклассников. «Больше никаких вчерашних пирожков» – пообещал себе Димка и только собрался бежать в класс, как за спиной раздалось:

– Малой, стоять!

Димка остановился. Было ясно, что ничего хорошего от этого «стоять» не будет, но делать нечего.

– Сюда, бегом.

Медленно повернувшись, ноги сами поплелись в сторону старшеклассников.

–Долго идёшь. Ладно, Деньги есть?– долговязый черноволосый девятиклассник говорил, растягивая слова. Его товарищи, подхихикивая, стояли за спиной предводителя.

– Нету…

– А если найду?

– У меня были, но я булку купил, больше нет – попытался соврать Димка.

– Ясно…по-хорошему не хочешь, ну давай по-плохому, – черноволосый схватил шестиклассника за плечо и уже замахнулся, как вдруг услышал за собой:

– Щеглов!

Вся компания тут же куда-то подевалась, остались только черноволосый, Димка и так кстати (некстати) подошедшая женщина средних лет с видимо всегда недовольно-поджатыми губами.

– То есть я правильно понимаю? Последний совет профилактики ничему тебя не научил, мать стояла и краснела напрасно, да, Щеглов?

– Ирина Кимовна, мы играем просто, правда, Дим?

Димка уже свободный, но помнящий хватку старшеклассника, нехотя кивнул.

– Достоинство! Константин, ты знаешь, что это такое?

– Да, Ирина Кимовна….

– Очень сомневаюсь, если ты себе позволяешь бить кого-то, тем более кого-то младше себя, вряд ли тебе знакомо ДО-СТО-ИН-СТВО! Ты же сам себя не уважаешь, раз такие поступки для тебя в порядке вещей. Девять лет уже школа пытается из тебя человека сделать, похоже, напрасно. Иди в класс, завтра жду мать.