С тех пор как Лавиния была взята в дом легата, Катон потерял покой. Ему так и не удавалось увидеться с ней, хотя он уже несколько раз под надуманными предлогами наносил супруге Веспасиана визиты и, поддерживая беседу, красноречиво вздыхал. Флавию все это несказанно забавляло. В конце концов она не выдержала и рассмеялась:
– Право, Катон, тебе не мешало бы проявлять больше настойчивости.
– Госпожа?
– Ты делаешь вид, что ходишь ко мне, хотя на деле тебе нужна лишь Лавиния. Так почему бы тебе мне о том не сказать?
Катон покраснел и насупился. Флавия вновь рассмеялась:
– О мой Катон, пожалуйста, не сердись! Лучше ответь, ты хочешь увидеть ее?
Катон кивнул.
– Вот и прекрасно. Надеюсь, это устроится. Но сначала нам нужно поговорить.
– О чем, моя госпожа?
– О Лавинии. Ты ведь мало что знаешь о ней.
– Совсем ничего, – ответил Катон. – Я впервые увидел ее в тот же день, что и ты, госпожа.
– То же самое говорит и она.
– Купец, правда, сказал, что ее продал ему какой-то трибун.
– Да, – кивнула Флавия. – Плиний. Славный молодой человек. Очень умный и образованный. Качества, совершенно ненужные в армии.
– Тогда почему же он продал ее? Без приличного платья, в каких-то обносках?
– Ответ зависит от того, кого слушать.
– Что ты хочешь этим сказать, госпожа?
– Плиний дал мне понять, будто расстался с ней потому, что она плоха как служанка. Лентяйка, неумеха и вдобавок нечиста на руку. Последней каплей, по его словам, было то, что она украла одну из его шелковых ночных рубашек. – Флавия чуть понизила голос и наклонилась вперед. – Однако в устах жен офицеров эта история выглядит по-другому. Они говорят, что Лавинию и не прочили на роль прислуги. И то сказать, какая она, с ее внешностью, посудомойщица или прачка? В общем, прошел слушок, что Плиний приобрел ее для того, чтобы она скрашивала ему долгие зимние вечера.
– Как наложница!
– Не совсем. Нашему Плинию хотелось обзавестись не просто девушкой для постельных утех, а подругой. Умной, воспитанной, понимающей, способной к общению с ним на том уровне, к какому он с детства привык. Несколько месяцев наш отважный трибун обращался с Лавинией как с фарфоровой статуэткой, знакомил ее с историей Рима, обучал чтению, счету, письму. Однако дело шло много трудней, чем ему бы хотелось.
– Но разве это основание для того, чтобы вышвырнуть ее за порог?
– Разумеется, нет.
– Тогда что же случилось?
– Да то, что случается сплошь и рядом. Когда девушка отрывалась от книг, взор ее обращался к другому трибуну. Производящему более сильное впечатление, чем тот, кто был рядом, и, уж во всяком случае, более искушенному в амурных делах.
– Это Вителлий? – спросил Катон.
– А кто же еще? Он решил заполучить Лавинию, как только увидел, а она, со своей стороны, будучи еще малоопытной в таких играх, не нашла в себе сил противиться обольстителю. Должно быть, она им увлеклась. И, так сказать, увлекалась неоднократно. Все это продолжалось до тех пор, пока Плиний, вернувшись с дежурства, не застал свою ученицу за освоением дисциплины, которая до сих пор не входила в их учебные планы. В общем, что было, ты можешь представить и сам, а результат тебе известен. Лавиния оказалась на козлах повозки работорговца.
– Бедняжка.
– Бедняжка? – Флавия подняла брови. – Мой дорогой мальчик, она для того и росла. Ты ведь наверняка видел множество девушек подобного рода. Последние два императора буквально наводнили ими дворец.
– Да, – согласился Катон. – Что верно, то верно. Но мой отец всячески старался меня удержать от слишком близкого знакомства с ними. Говорил, что мне следует поберечь себя для кого-то получше.
– Вот как? И ты думаешь, что Лавиния – это и есть «кто-то получше»?
– Моя госпожа, какова она и что собой представляет, мне неизвестно. Что мне известно, так это то, что меня тянет к ней. Я понятно выражаюсь, моя госпожа?
– О да. Первый опыт влюбленности всегда сопряжен с ослеплением. Страсть настолько захлестывает человека, что он за ней не видит того, кто в нем ее возбуждает. В твоем случае дело обстоит именно так, но не переживай, это скоро пройдет. Так бывает со всеми.
Катон хмуро посмотрел на нее:
– Неужели с возрастом все люди начинают думать так, как ты, госпожа?
– Не все. Но все молодые люди думают так, как ты. – Флавия улыбнулась. – Я понимаю тебя, Катон, а ты поймешь все мною сказанное только через несколько лет. Хотя вряд ли будешь мне благодарен. Но давай попробуем зайти с другой стороны. Как считаешь, Лавиния тебя любит?
– Я не знаю, – признался Катон. – Мы ведь совсем не знакомы.
Флавия улыбнулась, но промолчала.
– Ну хорошо, моя госпожа, – сдался Катон. – Правильно, я тоже не знаю.
– Хороший мальчик, ты начинаешь соображать, что к чему. Очень важно, чтобы ты постарался сохранить в этой ситуации ясную голову. Мой муж считает тебя многообещающим юношей, и, если ты собираешься делать карьеру, тебе нужно быть весьма осмотрительным. Ошибки молодости могут преследовать человека всю жизнь. Все это я говорю, чтобы предостеречь тебя. А сейчас скажи, ты по-прежнему хочешь ее увидеть?
– Да.
Флавия рассмеялась:
– Я так и думала.
– Я разочаровал тебя, госпожа?
– Напротив. Если человек, несмотря ни на какие доводы, способен отстаивать свою страсть, значит его запросто с ног не собьешь. Лишь глупец ставит логику выше чувств, ведь софисты, на нее опираясь, могут как доказать что угодно, так и опровергнуть, но стоит ли после этого им доверять? У тебя, Катон, есть не только ум, но и сердце. Что ж, я, в свою очередь, могу сказать лишь одно: будь самим собой, живи чувствами, но не забывай и о разуме. Мне, кажется, нынешняя твоя ситуация чревата для тебя большой болью, но никаких советов ты более от меня не услышишь. А помощь получишь, предоставь это мне. Правда, устроить свидание будет не так-то просто. В походных условиях улучить момент тяжело. Да и мой муж придерживается весьма консервативных взглядов на все, касающееся обращения с его собственностью.
Когда на рассвете следующего дня главный штандарт легиона вместе с остальными штандартами был благополучно вынесен из церемониального зала, все – и солдаты, и офицеры – испытали немалое облегчение. В римской армии существовали свои суеверия, и любая оплошка в таком ритуале была бы мгновенно истолкована как в высшей степени дурное предзнаменование. Однако на этот раз все прошло без сучка без задоринки, орел горделиво проплыл над виа Претория и занял свое место во главе первой когорты. Легионеры вмиг подтянулись, не сводя с него глаз. Значимость момента усугублялась тем, что впервые за многие годы (мелкие пограничные стычки в счет, безусловно, не шли) легион выступал на войну. Над крепостью воцарилась мертвая тишина. Умолкло даже лагерное охвостье. Только животные, безразличные к человеческим странным затеям, скребли копытами мостовую, позвякивали упряжью и помахивали хвостами.
Легат опустил руку, и главный центурион легиона, откинув голову назад, проревел:
– Первая центурия! Первая когорта! Второй легион! Шагом… марш!
Безупречно ровными рядами воины первой когорты потекли мимо множества обозных повозок по виа Претория, направляясь к воротам, и, когда их красные, освещенные ранним солнцем плащи заполоскались на утреннем ветерке, стало казаться, будто из крепости изливается огненная река. Сразу за первой когортой к воротам двинулся штабной отряд, возглавляемый Веспасианом и трибунами на хорошо выезженных лошадях.
Когорта следовала за когортой, потом к пехотинцами пристроилась длинная цепь тяжело нагруженных подвод и повозок, замыкаемая арьергардным отрядом охраны. Маршевая колонна уходила все дальше и дальше, и обитатели прикрепостного поселка с сожалением смотрели ей вслед. Эти люди сжились с легионерами, научились ладить с начальством, легион, по сути, кормил их, поил, обувал, одевал. Теперь они теряли практически все, ибо на смену полноценному имперскому подразделению власти присылали сюда лишь две вспомогательные когорты наемников. Низкое качество боевой выучки позволяло этому воинству нести гарнизонную службу, но делало его непригодным для решения более сложных задач. Кроме того, присылаемые бойцы, не будучи римскими гражданами, получали втрое меньшее жалованье, чем кадровые легионеры, и, значит, расчет на какую-то поживу возле них был катастрофически мал. А потому, едва легион пропал из виду, торговцы, пекари, шорники, гончары, кабатчики и прочие местные жители поодиночке и семьями потянулись на юг.
