Между тем, благодаря теплому течению, климат в Мурманске отличался удивительной мягкостью, а дующие с Баренцева моря муссонные ветра придавали здешнему воздуху давно позабытую в загазованной столице свежесть, и ключевым препятствием для адаптации новоприбывших являлся чрезвычайно затяжной характер ночи, укутывающей северный город в плотный кокон непроницаемой тьмы.
Уж если даже коренные жители поголовно страдали от ежегодной зимней депрессии, а научный термин «синдром полярного напряжения» широко использовался в медицинских кругах, что говорить о выходцах из средней полосы нашей необъятной родины? Да я бы и не слишком изумилась, узнав, что в южных регионах, где крестьяне умудряются собирать по два урожая за сезон, существующее представление о Мурманске сродни древним скандинавским мифам о ледяном Асгарде!
В столице у меня нередко создавалось впечатление, что на Большой Земле крайний север считают чем-то вроде оригинальной разновидности ада, вместо поджаривающего души грешников пекла, самозабвенно извергающего запредельный холод. По мнению моих столичных собеседников, быт рядовых мурманчан складывался исключительно из борьбы за выживание, причем, далеко не каждый выходил победителем из схватки с природой. Определенная правота в словах рафинированных обитателей мегаполиса, возможно, и содержалась. Нехватка солнечного света, хронический авитаминоз, привозные, в большинстве своем, продукты – всё это было неотъемлемой составляющей моего детства и открытом текстом запечатлелось у меня на лице. Но, поверьте мне, ничто так не закаляет силу воли, как Север. Он испытывает твои нервы на прочность, он проверяет тебя на живучесть, он учит тебя ждать, надеяться и верить. Север не только отнимает – взамен слабого здоровья и расшатанной психики тех, кто с честью выдержал его негласный экзамен, он щедро вознаграждает несгибаемой стойкостью духа, а особо отличившимся, дает умение видеть мир под иным углом.
После переезда в столицу меня неудержимо тянуло домой еще несколько лет, а первых три месяца особенно остро. В суете внезапно навалившихся проблем мне некогда было скучать по родителям, я не оставила в Мурманске ни подруг, ни бой-френдов, но я безумно изнывала от желания вернуться. Север неохотно отпускал свою крестницу Изольду Керн в свободное плавание, и ощущение оторванности от своих истоков не покидало меня до сих пор. Парадоксально, но в Мурманске, где моя сила бурлила и пенилась, а паранормальные способности достигали своего апогея, я была абсолютно невостребованна. В отличие от падкой до магических изысков столичной публики, мечтающей хотя бы краем глаза заглянуть в будущее и готовой платить за предоставленную возможность звонкой монетой, «нордический» склад ума моих земляков был нацелен преимущественно в сторону настоящего. Бестолковому хождению по бабкам-гадалкам мурманчане, как один, предпочитали дела гораздо более практического свойства, и потому перспектив для карьерного роста любимый город предоставлял самый минимум.
Полярная ночь накрыла Мурманск аккурат в день моего приезда, словно это я и привезла ее из солнечной столицы. Тот, факт что утро завтрашнего дня даже по самым оптимистичным подсчетам наступит лишь после Нового Года, да и то Солнце на горизонте одиннадцатого января появится чисто символическое, и темнота полностью рассеется только по весне, вогнал бы любого жителя материка в длительный транс, однако, погрузившийся во многомесячный мрак город продолжал жить по обычному распорядку. Впрочем, по аналогии с теми, кто, как поется в известной песне, ошибочно называл бескрайний север крайним, глубоко заблуждаются и те, кто считает, что в полярную ночь Мурманск становится похожим на зияющую пасть черной пещеры, а горожане вопреки теории эволюции на полгода деградируют до уровня троглодитов. В зимнем Мурманске поражало прежде всего обилие электричества – свет здесь безостановочно жгли по восемнадцать часов в сутки, и я с ранних лет привыкла к этому эрзацу солнечных лучей. Старые привычки умирают тяжело, и в столице мы с Кириллом вечно конфликтовали по поводу перерасхода электроэнергии. Я долго не могла отвыкнуть с вечера оставлять включенной лампу на кухне, а Кирилл хоть убей не мог понять, зачем я это делаю, если утром все равно настанет рассвет. Для моего неверного возлюбленного регулярная смена дня и ночи являлась таким же незыблемым постулатом, как и закон всемирного тяготения, и ему было невероятно сложно вообразить, что где-то на Земле всё происходит иначе.
Так как первый камень последнего из основанных в Империи городов заложили на мерзлоте и за минувшую с указанного исторического момента сотню лет структура почвы не претерпела качественных изменений, самым высоким зданием в Мурманске была и оставалась шестнадцатиэтажка бывшей гостиницы «Арктика», ныне переоборудованная под торговый центр вкупе с развлекательным комплексом и официально признанная максимально допустимым пределом высотности. Родительский дом находился совсем рядом, и, сколько я себя помнила, прогулка мимо построенного в лучших традициях советской гигантомании колосса неизменно сопровождала мои каждодневные походы в школу. Даже при социализме «Арктика» освещалась дай боже, а сейчас и вовсе переливалась всеми цветами радуги – эдакий путеводный маяк для заплутавших в потемках приезжих. Чтобы не заметить столь очевидный ориентир нужно было быть слепым, как крот – для остальных «имеющих глаза» не увидеть бывшую гостиницу было практически невозможно.
В многочисленных окнах моего родного дома также горел свет различной степени яркости. Отцы-основатели построили Мурманск на сопках, и местные архитекторы навсегда остались заложниками ступенчатых фундаментов, из-за чего немало домов, включая родительский, имели разное количество этажей в разных секциях. В итоге, если взглянуть на город панорамно, создавалось впечатление, что улицы идут не прямолинейно, как тому и положено быть, а словно змеятся причудливыми волнами. Я всегда невольно отмечала эту особенность, когда авиалайнер перед приземлением медленно пролетал над Мурманском, но сегодня меня вдруг посетили потрясающие по степени абсурдности мысли. Я внезапно вспомнила о Те Ранги. Я размышляла вовсе не о том, как повезло мне избежать столкновения с ним в шумной толчее столичного аэропорта: я спрашивала себя, подходит сверкающая в ночи «Арктика» для бейсджампинга, и хватило бы у маори смелости на отчаянный прыжок с ее крыши? Или это физически невозможно – успеть раскрыть парашют за считаные доли секунды?
Мама сразу заметила, что я веду себя малость странновато, но пытать меня прямо в аэропорту с присущей ей деликатностью, естественно, не стала. Тем не менее, я уже точно знала беспроигрышный вариант, как отбиться от вопросов. Печальна, молчалива и внутренне напряжена – какой еще могла быть девушка, которой изменил любимый человек? По телефону я ничего не рассказывала родителям о постигшем наши с Кириллом отношения кризисе, во многом по причине бесконечно растоптанного чувства собственного достоинства. Никогда ранее я не подозревала, что могу оказаться в роли «обманутой жены», и решила не ставить семью в известность о свершении данного факта, пока сама окончательно не переварю измену. Мне и сейчас было тяжело говорить об этом даже с мамой, самым родным и близким человеком на Земле, я отродясь не искала жалости и презирала сочувствие, но в любом случае, лучшего объяснения моему неожиданному визиту нельзя было и представить. Куда еще мне нести свою безутешную боль, кроме как в отчий дом? И что ж теперь, если боль приутихла, раны почти зарубцевались, а сам неверный возлюбленный на коленях вымолил у меня прощение?
Выжать из себя слезу у меня так и не получилось, да и мамины нервы стоило беречь, поэтому я пару раз всхлипнула у нее на плече, искренне посетовала на несчастную бабью долю и уже настроилась на целый месяц сладостного ничегонеделания в заботе и любви, но тут обычно крайне тактичная мама меня неожиданно озадачила:
– Ты сама виновата, Изольда! – категорично заявила она, и отставив в сторону недопитый бокал с горячим чаем, которым она уже с битый час отпаивала свою страдалицу- дочь, добавила, -вместо того, чтобы уделять больше внимания Кириллу, строить с ним семью, планировать общее будущее, ты целыми днями напролет пропадала в своем салоне! А ведь Кирилл тебя обожал, он тебя на руках носил, да и вообще, прости за прямоту, но покажи мне еще одного такого мужчину, который бы добровольно согласился жить с ведьмой?
