«И кто еще из нас девочка?» – закрывая за собой дверь, подумала Лана.

Домой не хотелось. Да и злость требовала хоть какого-то выхода, а из всех возможных вариантов оставался лишь один – пройтись пешком. Спортзал находился от дома не близко, но сейчас это было хорошо: успокоится, устанет, уснет не под утро. Или хотя бы два первых пункта. Телефон недавно из сервисного центра, заменили аккумулятор, теперь заряда батарейки хватит, чтобы всю дорогу Кори Тейлор составлял ей компанию.

«Любовь, – подумала она, выйдя на улицу. – Какая, к черту, могла быть любовь, если я сразу забыла и имя, и внешность, и только боль внутри сводила с ума?»

Лечившие ее психиатры боль выскребли, оставив внутри звенящую пустоту размером со вселенную. И когда она шла по постепенно погружающимся во тьму улицам Питера, сквозь нее проносился ветер, заполняя сознание до краев. И казалось, что ее нет. Какое прекрасное чувство! И она шла, не замечая ничего, кроме дороги под ногами. С таким же успехом по сторонам от нее могли пылать жаром пустыня Сахара или шуметь прибрежные волны Тихого океана – ничего не имело значения, кроме возможности идти, ветра и голоса Кори Тейлора, умоляющего отпустить его, если она действительно любит. Любили ли ее, если боль утраты до сих пор держала?

Если бы в жизни, как в фильмах, можно было выбирать саундтрек, «Snuff» вне всяких сомнений заслужил бы Оскар в данной категории от нее лично. Который день она гоняет эту песню на репите? Казалось, всю жизнь. Эта песня прикипела к пустоте, заменившей Лане душу, и действовала лучше антидепрессантов, особенно на пару с кофе.

«Жизнь моя – чашка с кофе».

Зря так подумала. В голове сразу сформировались строки: «Жизнь моя с крыльями белыми, что тянет камнем к земле». А вот рифма к ним никак не шла. Вместо них пришли слова, должные прозвучать ближе к финалу: «Смерть моя с крыльями черными, на твоем плече дай уснуть». Лана быстро записала их в блокнот на мобильном и стала искать ближайшую к ней кофейню – если эту гадость не вытравить из мыслей в цифру, прогулка накроется медным тазом, принеся вместо облегчения головную боль.

Кофейня нашлась сразу. В конце концов, это был не самый плохой район города, иначе бы она здесь не гуляла. Заказала латте с корицей и устроилась в самом дальнем углу зала, где было меньше всего посетителей, сделала большой глоток кофе и еще раз перечитала написанное. Судя по отклику в душе, ей предстояло не меньше часа, чтобы довести эти обрывки до ума.

Вдохновение озаряло Лану с детства, но она отбивалась от него рифмой в стиле Незнайки а-ля «палка-селедка», после чего легко выбрасывала из головы придуманное и никогда больше не вспоминала. В старших классах показалось крутым и мистическим записывать стихи на бумагу, а после сжигать их, сидя на подоконнике. Да-да, обязательно ночью. Та еще дурочка была, в общем-то.

Но по-настоящему писать Лана стала два года назад, когда благодаря врачам не могла уединиться даже в себе самой. И стихи, напитавшись ее горем и разбухнув до почти нескольких тысяч знаков каждый, просились в мир. Тогда она и завела себе дополнительный аккаунт в ВК, сменив привычный псевдоним LanaLana на мрачное Ребенок Молоха, благо репертуар подобрался соответствующий. И постепенно стало отпускать, словно боль забирали люди, случайно заходившие на ее страницу. Потом пошли группы, где творческие на всю голову поэты публиковали свои творения, и стало еще легче. Настолько, что вскоре она постепенно начала отказываться от лекарств, не чувствуя себя хуже.

«Мы умеем делиться лишь горем и болью, даже когда пытаемся запереть их внутри себя».

Но то, что рвется наружу с такой силой, невозможно удержать. И вот в блокноте появилось первое четверостишие, а потом второе, третье и, конечно же, итоговое четвертое с черными крыльями. Стихотворение получилось сопливенькое, про любовь, которую не достичь и лучше умереть, раз так.

«Пора менять плейлист» – подумала Лана и рассмеялась собственным мыслям.

Это не плейлист, это мозги надо было менять, гоняющие по сознанию одни и те же мысли. А стихотворение… Его еще можно переделать – строчки-то ключевые хорошие, просто таланта у нее недостаточно. Но переделывать лучше дома, когда настроение, заставившее писать то, что получилось, выветрится. И потому она заказала еще один кофе с собой и вышла на свежий воздух.

Успело стемнеть. Август хоть и баловал любителей жары погодой в тридцать градусов по Цельсию, а все ж недвусмысленно намекал, что дело движется к осени со всеми вытекающими. Осень была любимым временем года Ланы, и она ждала ее с нетерпением, как люди ждут нового года, чтобы начать жизнь с чистого листа.

«Может в полемику о жизни и смерти переделать?» – подумала она, выстраивая новый маршрут до дома.

Тема ей понравилась, а вот путь не очень – нужно было пройти дворами, чтобы выйти к другому шоссе. Ладно, квартал относительно новый, дворов-колодцев нет, значит пройдет без проблем. Навигатор показывал тоже самое, и Лана, время от времени сверяясь с маршрутом, прошла вглубь дворов. Здесь было светло от фонарей, и всколыхнувшееся вдруг плохое предчувствие вновь уснуло, а Лана погрузилась в размышления о том, как надо переделать стихотворение, чтобы поклонники творчества Ребенка Молоха разом выдохнули «Вау» и принялись репостить к себе на страницы. Она думала о драме и тяжелом выборе, а мозг упрямо возвращал ее к строкам: «И те слова, что как патока, я бы сказать не смогла».

– Вот же зараза страшная! – выругалась она и вдруг осеклась, заметив, как темно вокруг.

Фонарь, возле которого Лана остановилась, моргнул и тоже погас. Зато впереди зажегся свет, и она увидела девушку, распятую на косом кресте, рядом с которым высилась тень, похожая на мужской силуэт. Тень стояла неподвижно, как будто любуясь своим творением, и что-то такое в распятой действительно присутствовало. Жертва была полностью обнажена, тело, словно холст художника-импрессиониста, расчерчено мазками синяков, ссадин и кровоточащих порезов. Веки неестественно запали внутрь, словно глаз под ними не было.

«Выкололи» – пришла ужасная догадка.

Вместо крика к горлу подступила тошнота. Лана дернулась назад, зажав рукой рот, другая рука, претендуя на самостоятельность, потянулась к наплечной кобуре. Вовремя – тень быстро заметила чужое присутствие и дернулась в сторону Ланы. Она выстрелила не глядя, но судя по тому, как тень отступила назад, а потом и вовсе исчезла, попала.

– Брось пистолет! – заорали сзади.

И прежде, чем Лана успела сообразить, кто и что от нее хочет, ее сбили с ног, приложив лицом об асфальт. Пистолет выбили каблуком тяжелого ботинка, а потом еще и наступили на руку – и без того покалеченную.

– Там! – закричала Лана, пытаясь показать, что она здесь скорее жертва, чем рецидивист с огнестрелом. – Там впереди! Девушка на кресте. Там еще кто-то был.

– Че она мелет?

И затем почти сразу одновременно выругались. Жертва никуда не исчезла, и Лана поймала себя на гаденькой радости по поводу того, что крест с девушкой ей не померещился. Но как ни крути, сейчас для нее это был существенный плюс, потому как ее подняли и даже не стали надевать наручники, только придерживали под локоть.

Дальше были переговоры по рации и мобильным, долгое ожидание и, наконец, много машин с мигалками, в одну из которых усадили Лану. Нет, не в скорую, но руку фельдшер все-таки перебинтовал, посоветовав потом сделать рентген. А вот девушке на кресте повезло меньше: когда полицейские снимали ее с креста, она была еще жива, но до приезда скорой помощи так и не дотянула. И все бормотала: «Черные крылья. У него были черные крылья». И Лане впервые в жизни показалось, что она накликала беду: хотела смерть – получила смерть.

– Значит, и разрешение у вас тоже есть, – полицейский в возрасте представившийся в начале беседы Василием Ильичом еще раз посмотрел на разложенные перед ним документы и покачал головой. – Лана Викторовна, вот вы такая продуманная девушка: законы и права свои знаете, паспорт и прочие бумажки при себе держите, а гулять ночью в незнакомый двор пошли. Как так-то?