Э-э! – Анатолий махнул рукой, – Все тайное, когда ни будь становиться явным! Застукала нас Светлана, так в объятьях друг друга и застукала!

Скандал! Шум, пыль, до потолка! Кинулась Таньку за волосы оттаскать, а та в ответ в неё вцепилась. «Люблю, – кричит, не отдам! Пусть ты и сестра мне!» Тут я документы сгреб, ключи от машины и ушел от них. Хорошо в общаге мужики по старой памяти приютили. Месяц кантовался на раскладушке, да на холостяцкой пище. Сам знаешь – что не сваришь, всё равно пельмени получаются! Чуть язву желудка не заработал. Прихожу однажды, под вечер с работы, у подъезда на лавочке, тёща сидит, меня значит дожидается….

Анатолий потянулся было к полупустой бутылке коньяка, но передумал и, махнув рукой, продолжил:

– Увидела меня: «Нечего скитаться по общагам иди домой, обе они тебя любят, да и Татьяна беременна, пятый месяц как пошел. Я тоже в положении, но это пусть тебя не волнует, сделаю аборт, ещё не поздно. Идем, жёны ждут, да и дети соскучились по отцу»

Вот так и живем с той поры, две жены у меня, как видишь и тёща в любовницах. … Пробовал было порвать с ней отношения, а не могу, люблю её и все тут!

Тут с берега, ему замахали руками его жена и дочь, приглашая покатать их в лодке.

– Увидимся, Санек! Ещё не вечер! – и он побежал к ним.

А я смотрел ему в след и думал: «А ведь его любят и ждут сразу три женщины! Тройная любовь, что это – тройное счастье, или тройная обуза?»

Валерка

Черным вихрем пролетела последняя война по селам и деревням нашей области. И, хотя, на нашей земле не гремели бои, но мобилизация частым гребнем вычистила почти всех мужчин, а оставшиеся бабы, да девки изнывали в тяжком труде. «Все для фронта, все для победы!» лозунг этот висел не только в сельских клубах, да конторах, он был в сердце каждого жителя нашей области.

Почти у самого истока Белой Убы, в десятке километров от скалистой громады, поросшей кедрачом горы Синюхи, стоял поселок лесорубов – Кедровка. Пять десятков домов, контора лесоучастка, изба-читальня, она же клуб, вот и весь поселок. Не ищите вы его на карте, нет Кедровки, разъехались кто, куда последние жители, давно разъехались, в 58 году. Однако в военные годы жизнь кипела и в этом медвежьем углу. В летнюю пору бабьему, да вдовьему трудовому населению нужно было не только выполнить план по лесозаготовкам, но успеть вырастить огородину, запасти сено для лошадей и редких коровенок. Хорошо было еще подспорье – подрастающие мальчишки, всего пятеро, а в сенокос, свозить там копны, да и с вилами под скирдой подавать высохшую душистую траву, хорошая подмога. За главного был у них Валерка, 15 лет, а суждение и ухватка в делах – любой взрослый позавидует! Так и взрослели они в трудное военное лихолетье.

– «Ничего, – порой мечтали они, – вот вернутся отцы, отдохнем!»

Вернулись, но не все, на Валеркиного отца еще в 41 пришла похоронка. Всего то и пришло с фронта 6 человек, а уходило 54. Да и на троих пришедших надежды было мало – калеками пришли с войны. Деревенька воспрянула было духом – гуляли два дня, а как же? За победу, за вернувшихся односельчан, можно было. Мальчишки и те захмелели от медовухи. Валерка вот только не пил, характер у него был упрямый, твердый как гранит на белопенных перекатах реки, сказал как-то раз:

– Не буду ни пить, ни курить, ни к чему мне это!

Сказал – как отрезал.

Настали трудовые будни. После победы дел не поубавилось. Вот только фронтовики соберутся вместе и по сто «фронтовых» примут, не торопятся работать.

– Мы свое на фронте выстрадали, под смертью столько годков хаживали! – отвечают какой либо урезонивающей их бабенке. Та и отстанет.

Косы да вилы на плечи и на дальние лужки пешком, сенокосная пора коротка в предгорьях.

Приехал в один из дней в деревню племянник дяди Пети, навестить солдата вернувшегося с войны. Чудно был одет – брючки черные, узенькие, рубашка беленькая, на груди какие-то рюшечки, оборочки, как на бабьих кофточках, на ногах черные ботиночки, блестят лаком, это-то по нашей пыли!

– Чего это ты, Колян так вырядился? – донимали его мальчишки.

Объяснил он им:

– Предки мои, в восьмом колене были испанской знатью, гранды испанские богатющие»

– Да откуда ты это можешь знать?

– Генеалогическое древо свое составлял, по архивам да библиотекам! – парировал выходки мальчишек Колян.

– Какое еще геологическое дерево? – изумлялись парни.

Затеяли было дразнить его, да вертким оказался городской парень, разбил быстро парочку носов, а когда местные схватились за колы, деревянный шест в его руках чудным образом выбивал из рук нападавших их грозное оружие.

– Темнота, – смеялся Колька, – фехтовать научится надо было, нет мне среди вас равного!

Приуныли парни – а как же, наших бьют! Валерки в ту пору в деревне не было, покос далёко, чего зря туда-сюда мотаться, вот и рассудил он – оставаться на покосе пару ночей.

Лошаденка его отдохнет, попасется в ночном. Волков не опасался он, в летнюю пору не опасны они, а вот медведи!

Но у Валерки и тут припасена была хитрость – насобирал он за кузницей железяк разных ржавых, да не годных, поджег на каждой из них пороху понемножку, да и разложил вокруг своего стана. Не пойдет медведь дальше, если почует железо и запах пороха, ученые они на это, самой жизнью ученые.

В субботу въезжает Валерка на своей лошадке в деревню, а о лошади его надо сказать отдельно, особенная была лошадь, как собачка слушалась Валерку. Кто другой сядет на неё, вроде все команды выполняет, а не так, все норовит то резко повернуть, то враз остановиться, не управится с ней никак! Так к ней никто не подходил, все признали её хозяином Валерку, да и кличку дали лошади тоже – «Валерка», по имени хозяина.

Проезжает Валерка на своей лошадке мимо клуба, а там парни вместе с этим – «испанским грандом» кучкуются. Как увидели, и давай зубоскалить:

– Во! Валерка на «Валерке» едет!

Колька у них теперь вроде за вожака, каждому охота перед ним показаться. Подходит он к Валерке и говорит:

– Ну чё, дай прокатиться?

Валерка с удовольствием слез с лошади:

– На! Катайся!

Стал в сторонку и смотрит, как дальше будут развиваться события. А Колян ботиночки лопушком обмахнул и на Валерку-лошадку взгромоздился. Та только ухом повела. Понукнул её всадник. Понеслась лошадь бодрой рысью.

– Стой! Стой! – заблажил Колька.

Кое-как развернул её обратно и к клубу подъезжает. Вспомнил про поводья и натянул их. Лошадь встала как вкопанная. Через её голову кубарем скатился «испанский гранд» Колька с лошади и брякнулся в пыль. Ну не разбился, а вот обиды и злости много в нем сразу накопилось. Да и как её не быть – ржут парни, а на крыльце девчонки заливаются от смеха.

Колька сразу к Валерке и за грудки его давай трясти:

– Все ты, – орет, – со своей дурацкой лошадью!

Валерка так легонько его руки отвел, чудно так перехватил, не по-деревенски крутанулся, и Колька брякнулся на колени в пыль.

– Ах, ты так! – злость и обида вскипели в крови «испанского гранда».

Оторвал он кол поухватистей от ограды и на Валерку. Парни не успели даже встать между ними! Валерка с места не сдвинулся, только боком повернулся и на удар выбросил правую руку вперед и вверх, раз, поворот и Колька снова кувыркнулся через собственное оружие.

– Все, – спокойно так сказал Валерка, – надоел ты мне!»

Кинулись мы к Валерке:

– Что, да как, научи и нас так же!

Отмахнулся он:

– Потом, потом,– говорит.

Развернулся и пошел прямиком к подвыпившим фронтовикам. Те, отдыхая, сидели на лавочке, дымили махоркой и наблюдали за потасовкой парней.

– Что, отцы, защитники, сидим, отдыхаем? – на Колькин вопрос они только бровью повели.

– Мы, трудились не покладая рук, «Все для фронта, все для победы!», думали – вот вернетесь вы, жить полегчает, а вы? Пиво, да самогонку день-деньской хлещете, толку от вас никакого!