Номенклатура пыталась выправить экономику, заливая прорву денег в механизацию совхозов, промышленное строительство и закупку японских станков. Словно по Салтыкову–Щедрину «ищут путей, чтобы превратить убыточное хозяйство в доходное, не меняя оного». Трагедия 1990–х не в том, что ранее Горбачев выпустил джинна перемен, а в том, что он увлекся гласностью и упустил время для решительных шагов в экономике.
В 1987 г. треть бюджета улетала на поддержание цен на продовольствие, в пачке масла было 72% дотаций. Горбачев, при всей его демократичности, не рискнул пойти на либерализацию цен даже к концу 1989 г., когда в относительно свободной продаже находилось лишь 11% товаров народного потребления. А телевизоры, утюги и даже бритвенные лезвия нужно было «доставать». При этом не слишком изменилась практика «братской помощи» странам соцлагеря, которая воспринималась ими просто как плата за лояльность. Правитель нефтедобывающей Румынии Николае Чаушеску незадолго до свержения упрекал СССР: почему, мол, Бухарест получает всего 5–6 млн т советской сырой нефти, а соседние страны в 2–3 раза больше?
В результате настоящие рыночные реформы стартовали только через 6 лет после объявления перестройки, когда уже ни о какой «бархатной революции» не могло идти речи. Страну буквально накрыло волной перемен и потащило по 1990–м гг., словно ребенка по каменистому дну. Неудивительно, что у него остались шрамы, которые еще долго будут тянуть назад – к директивным ценам, дефицитным продуктам и карательной психиатрии.
Вчитываясь в библиотеке в газетные новости начала 1990–х, я легко восстанавливаю в памяти ощущение бардака там, где еще недавно все было прямо, перпендикулярно и окрашено. На улице Гастелло в Москве в начале моста двое суток лежит труп лошади, который уже начал разлагаться. 4–х летняя кобыла Майя катала детишек у Филатовской больницы, пока ее не убило током от упавшего провода. Москва практически осталась без мяса. Из–за нехватки средств в день приходит 1,5 тыс. тонн – капля в море. Мэру Лужкову поют осанну – выбил у премьера Черномырдина для Москвы 32 млрд рублей кредитов на закупку продовольствия.
А как самим зарабатывать? Официально доступны стрельбы из танка НИИ «Геодезия» под Красноармейском: 500 долларов за выстрел. Правительство Москвы решило с 1 января 1994 г. брать по 1 доллару с иностранных граждан за день пребывания в столице. Старики смогли завещать квартиру городу и получить ренту, чтобы выжить: 3 МРОТ за 1 –комнатную квартиру. «Меняю ребенка на 3–комнатную квартиру» – объявление в челябинской газете «Тумба». А в Кемерово милиция наложила штрафа на руководство местного института культуры, на территории которого профессура вырыла личные погреба для хранения продуктов. Ректор объясняет: при зарплате в 1,5 тыс. рублей без запасов овощей научной элите вообще хана. Штраф снизили в 10 раз – до 38 тыс. рублей. А в Петербурге Комитет по труду и занятости организовал ярмарку ваканский, на которой предлагал поехать на уборку апельсинов в Грецию.
Моряки Черноморского флота в Севастополе теряли около половины зарплаты при переводе денег с рублей в карбованцы. Из российского банка средства перегоняли в украинский, а на руки моряку выходило 15 карбованцев за рубль, хотя официальный курс – 25. И никто не мог внятно объяснить, как это происходило. При этом в апреле 1993 г. Центральный аппарат Минобороны пополнился на 80 с лишним генералов, а в мае Ельцин повысил в звании сразу 150 полковников. При СССР была негласная квота 100 генералов в год: 40 – к 9 Мая, 40 – к 7 Ноября, 20 – к 23 Февраля.
Пару лет спустя во время записи программы «Мы» с Владимиром Познером женщина из гостей попыталась вручить министру обороны Павлу Грачеву голову своего сына, погибшего в Чечне, которую она принесла в студию в обувной коробке, – хорошо хоть был не прямой эфир. С началом войны на Кавказе у курсантов военных училищ начались повальные эпидемии психических заболеваний: все косят, не желая 5 лет служить по контракту. Их обязуют подписать договор перед защитой диплома, но курсанты оказываются хитрее: у трети курсантов Ленинградского училища связи сразу после выпуска диагностируют шизофрению.
Женщина заплатила 2 млн за косметическую операцию в Центре лазерной косметологии в Хамовниках, после чего у нее перестали закрываться глаза. Чудо–бальзам Биттнера, щедро рекламируемый по телевизору, оказался обычным бухлом, внесенным в перечень лекарственных препаратов с грубыми нарушениями.
В Москве маются 14 пациентов с давно забытой холерой, поскольку власти не могут обуздать торговлю продуктами с рук. В деревне Тарасово Павлово–Посадского района образуется 11 трупов с одной бутылки самопального спиртного. Экспертиза обнаруживает в ней массу компонентов, среди которых нет ни этилового, ни метилового спиртов. В Щелково и Пушкино две школьные учительницы избиты и ограблены прямо в классе средь бела дня, но нападавшие, вырывавшие из ушей сережки, не похожи по приметам – просто таких разбойников много.
Бороться со всем этим беспределом призывают в кинотеатре «Новороссийск» на презентации газеты «Черная сотня», возглавляемой редактором по фамилии Штильмарк. Горячие головы предлагают спасать Россию, нападая на сектантов и уничтожая их литературу. Казачий атаман Вячеслав Денин призвал собраться с нагайками у одного из московских храмов, чтобы изгнать из него последователей православного экумениста Александра Меня, зарубленного топором еще в 1990–м. В это же время около 3 тыс. нижегородцев приняли крещение в Волге под руководством американского пастора Джона Картера, духовного лидера адвентистов седьмого дня.
Из светлых мгновений: в Воркуте состоялся вечер инфернальной матерной лексики. Юрист из Подольска Алексей Лукьянчиков дает интервью, как катается по Италии на велосипеде, – для публики это немыслимое предприятие, а Лукьянчиков – как Копперфильд: «Что, вот так прямо по Тоскане? На велике?» Женщина отдала в Российский фонд милосердия старую одежду: оказалось, в дырявых отцовских брюках ее мама хранила все драгоценности и деньги. Вернули даже то, чего не было в составленной ими описи.
Газетные объявления предлагали обменять унитаз на приставку Dendy. Или вот Белгород осчастливил своим посещением «чудотворец, человек–легенда Игорь Вселенский», который «суггестивным воздействием и травами лечит более 700 заболеваний»: за 14 часов – бесплодие, за 16 часов – ожирение, за 18 часов – кожные и нервные заболевания. Малое предприятие «Скиталец» тем временем приглашает к сотрудничеству «инициативных дам и господ в организации производства, коммерции, услуг с выездом». Или вот так: «Просьба к тому, кто «приделал ноги» брюкам от спортивного костюма в коммерческом отделе Дома торговли, забрать и олимпийку. Верх без низа хуже смотрится».
Я ни в коем случае не хочу привести воспоминания людей о 1990–х к некоему общему знаменателю. Это невозможно: одни будут вспоминать, как продавали у метро люстру, чтобы выжить, а другие – как весело бухали с пляшущими на столах девицами. У кого–то отложились голодуха и задержки зарплаты. А кому–то все нипочем: поколымил на машине пару вечеров – заработал на целую неделю. Для одних перевод института на самоокупаемость стал катастрофой, ибо кому теперь нужна его карельская лингвистика. А для других самостоятельность стала манной небесной – только руку протяни и греби деньги лопатой. Но даже те, кто за открывшиеся социальные лифты готов простить все остальное (голодали, следовательно, только глупые и ленивые), получают контраргумент: ну купил ты себе «мерседес» – в нем же тебя и взорвали.
Как я рассказывал в книге «Молоко без коровы. Как устроена Россия», в 1989 г. социолог Юрий Левада сформулировал тезис, что СССР разваливается по мере ухода поколений 1920–1940–х годов рождения, для которых в понятие «советский» вкладывались смыслы «новый», «передовой», «независимый», «морально устойчивый». А молодежь застойных десятилетий была уже прозападно ориентированной. Но замеры 1994 г. показали, что советский человек никуда не исчез. Не особо понимая происходящую со страной трансформацию, народ питался надеждой, что у нас скоро станет «как на Западе». К гиперинфляции, безработице и задержкам зарплат подавляющее большинство россиян оказалось не готово, а появление класса крупных собственников они восприняли как несправедливость и «воровство у народа». Недовольство «шоковыми реформами» привело на митинги коммунистов казаков и монархистов, а иконы соседствовали с портретами Сталина и Николая II. В состоянии фрустрации тоска по империи оказалась сильнее, чем желание жить «как на Западе». Но замерять все эти настроения посредством социологических опросов, все равно что брать интервью у больного ангиной с температурой за 40. Через пару дней жар спадет, и человек заговорит совсем иначе. Изменение ценностей надо изучать на менее заметных вещах. Как раз на тех, что наполняют эту книгу.
