Конечно, были угрозы, и отец уже предупреждал нас, что он проигрывает свою продолжительную битву с государственным департаментом, который он как-то поименовал «Пиявками Его Величества». Но мы как-то всегда справлялись; что-то всегда подворачивалось.

Например, лишь несколько месяцев назад в нашей библиотеке обнаружилось первое издание «Ромео и Джульетты» Шекспира, но поскольку на его титульном листе сплелись инициалы отца и Харриет – в память о его ухаживаниях – отец отказался с ним расстаться.

Актер Десмонд Дункан осаждал его предложениями, одно другого безумнее, но отец отвергал их. Потом Дункан заручился поддержкой Британского музея, и отцу предложили столько, что за эти деньги, вероятно, можно было бы купить весь Стратфорд-на-Эйвоне до последнего лебедя.

Но отец был непоколебим.

А теперь вот до чего дошло.

Временами мне хотелось встряхнуть отца, схватить его за лацканы пиджака и трясти, пока перья не полетят, а потом прокричать в лицо: «Ты – упрямый глупец!»

Однако через некоторое время разум возвращался в мою бурлящую голову, и я понимала, до чего же мы с ним похожи и что именно этим отец больше всего меня и злил, тем, что вел себя точно так же, как и я.

Возможно, это глупо, но так оно и есть.

И вот мы стоим на дороге, словно неотесанная деревенщина на ярмарке, и глазеем, как незнакомец вколачивает табличку в землю наших предков.

Только увидев всю свою семью в полном составе здесь, у ворот Малфорда, находящихся достаточно далеко от дома, и поняв, что они пришли сюда, чтобы собственными глазами увидеть, как судебный пристав на законных основаниях отбирает у нас Букшоу, нашу землю, я вдруг остро осознала всю серьезность ситуации.

В первый раз на моей памяти мы действительно были вместе.

И вот мы стоим, де Люсы, мрачные, как смерть, а на нас смотрят едва сдерживающийся Доггер и плачущая миссис Мюллет.

– Это неправильно, – пробормотала она, покачивая головой. – Это совсем неправильно.

Кроме нее, больше никто не промолвил ни слова.

Спустя некоторое время отец медленно двинулся в сторону дома, следом пошли Фели, Даффи и Доггер.

Бейлиф, закончив свою работу, отряхнул ладони и бросил молоток в багажник грязной «англии»,[35] припаркованной на обочине. Через несколько минут он уехал.

Мы с миссис Мюллет молча стояли в сгущающихся сумерках.

– Твой ужин в теплой духовке, дорогуша, – сказала она, отвернулась и медленно побрела по направлению к Бишоп-Лейси.

Позже, когда я устроилась у себя в спальне среди подушек, неохотно жуя и время от времени бросая консервированные горошины на пол Эсмеральде, в дверь легонько постучали.

Это был Доггер.

– Я принес немного хлеба и воды для вашей подруги, – сказал он, ставя на пол две миски, которые принес с собой.

– Ее зовут Эсмеральда, – объяснила я. – Ее собирались зарезать.

С Доггером нет нужды в продолжительных подробных объяснениях. Он все понимает так быстро и легко, как будто читает мысли.

– Прекрасный образчик орпингтона,[36] – заметил он, бросив ей хлебную крошку. – Не так ли, Эсмеральда?

Эсмеральда атаковала крошку, и та исчезла. Доггер бросил ей еще.

– Она не будет есть, – сказала я. – Я пыталась угостить ее кукурузой.

– Может, она наседка, – произнес Доггер. – Некоторые разновидности кур весной к этому особенно склонны.

– Что значит наседка? – поинтересовалась я. Никогда не слышала это слово.

– Это значит, что она вспыльчива и хочет сидеть в гнезде, – объяснил Доггер.

– Как отец! – выпалила я. Не смогла удержаться.

Доггер бросил Эсмеральде еще кусок хлеба.

– Очень мощная порода, эти орпингтоны, – сказал он, – британская, говорят, королева их очень любит. Она держит целый курятник в Виндзорском замке, насколько я знаю.

– Может быть, мы могли бы разводить цыплят в Букшоу? – меня вдруг обуяло вдохновение. – Мы бы могли поставить несколько клеток в каретном сарае и продавать яйца на рынке в Мальден-Фенвике. Это было бы весьма забавно.

– Я боюсь, что одними цыплятами мы не обойдемся, – ответил Доггер с глубоким вздохом, помолчал и спустя целую вечность добавил: – Нет, цыплятами мы точно не обойдемся.

– Но что делать? – спросила я.

– Молиться, мисс Флавия. Вот и все, что нам осталось.

– Хорошая идея. Я помолюсь сегодня перед сном, чтобы никто не заметил табличку «Продается». А утром первым делом пойду и порублю ее на щепки.

– Это не поможет, – сказал Доггер. – Уведомление появится во всех газетах.

– Возможно, если помолиться святому Танкреду… – начала я, и в моем мозгу забурлили идеи. – В конце концов, он наш покровитель. Как думаешь, нам не повредит то, что мы не англикане?

– Нет, – ответил Доггер. – Во времена Танкреда не было англиканской церкви. Он был самым настоящим римским католиком.

– Ты уверен? – уточнила я.

– Вполне.

– Тогда дело в шляпе. Я буду там, когда его склеп откроют, и помолюсь за Букшоу до того, как кто-то еще успеет встрять со своей просьбой.

В мои мысли раздражающим диссонансом вторглись воспоминания о склепе и мертвом мистере Колликуте.

Прошлой ночью я проспала возможность вернуться на кладбище и исследовать туннель, соединяющий церковь и могилу Кассандры Коттлстоун.

Интересно, теперь уже слишком поздно? Полиция уже нашла этот подземный ход? Или они его просмотрели в своих стремлениях скорее отыскать убийцу?

Есть только один способ узнать.

– Спокойной ночи, Доггер, – сказала я, изобразив зевок. – Лягу спать, чтобы пораньше проснуться.

Вот только я не сказала, насколько рано собираюсь встать.

В четверть третьего утра дорога представляла собой полосу лунного света, точно как в балладе мистера Нойеса «Разбойник». В своем длинном темном пальто, в котором мне приходится ходить в церковь зимой, я и сама бы сошла за разбойника, вот только сейчас я ехала на велосипеде и не собиралась помереть как собака на дороге.

«Одевайся потеплее», – вечно твердит миссис Мюллет, и на сей раз я последовала ее совету. В теплых коричневых колготках и шерстяном свитере под воскресным пальто мне было тепло, как под одеялом, и я была идеально оснащена для спуска в подземный мир.

Прохладный ветерок раннего утра дунул мне в лицо, и прямо передо мной дорогу низко перелетела сова на охоте. Я хотела было прокричать «Яру!», но не отважилась. Никогда не знаешь, кто может услышать тебя в темноте.

Я вытащила фонарик из кармана и провела опыт. Вместо того чтобы светить на дорогу и выдать свое присутствие на мили вокруг, я сунула фонарь линзой себе в рот и нажала кнопку. В результате мои надутые щеки начали источать густой красный свет. Сработало.

Любому, кто не спит в этот уединенный час, например, браконьерам, будет казаться, что над дорогой в Бишоп-Лейси парит жуткая тыква-черепушка с черными глазами и головой, освещенной изнутри неземным огнем.

Я покрутила головой из стороны в сторону и осветила канавы.

Пойдут легенды. «Охотник из ада», – будут шептать люди своим детям, рассказывая, что слышали даже цокот копыт призрачной лошади. И велят не воровать конфеты и не лгать.

Хотя мне нравилось сочинять подобные истории, в глубине души я знала, что таким образом просто отгоняю страх.

Кто знает, что за ужасы я обнаружу в этом сыром подземном туннеле за церковью? Меня не столько беспокоили мысли о вампирах и духах, как знание того, что убийца до сих пор в Бишоп-Лейси.

В этот ранний час на месте преступления не будет полиции, никто не спасет меня, если я там застряну.

Церковное кладбище, когда я на него приехала, выглядело щекочущей нервы иллюстрацией из готических романов Даффи: провалившиеся тени, надгробья, напоминающие сломанные зубы, и повсюду этот потусторонний могильный мох, едва заметно светившийся несвежим зеленовато-голубым светом в холодном мерцании почти полной мартовской луны.