— Бери. Это тебе.

— Вся?

— Вся. И еду бери, — он указал взглядом на ткань с разложенным ужином.

— Пугг не пил с возьмаком.

— Оно и не удивительно, — с характерным звуком откупорив бутылку, Эскель поднял ее повыше. — Ну, за встречу?

— За сречу! — отозвался тролль и пальцами, что больше напоминали сардели, вытащил деревянную пробку, принюхавшись. А как его широкие ноздри заходили ходуном, то решительно выпил, выдохнув с таким облегчением и так по-человечески, что Эскель едва не подавился от подкатившего к горлу смешка.

Подумать только, он пьет с лесным троллем, который вздыхает как заправский пьянчуга. Скажи кому — не поверят. Хотя отчего же не поверят? Геральт вон тоже любитель с чудищами дружбу заводить. Видать и Эскель теперь пошел по его стопам, неосознанно подкидывая Ламберту новую почву для саркастичных замечаний и искрометных шуточек.

— Почему ты живешь один? Где твоя пара? — ведьмак закинул в рот кусок шпика и зажав зубами ломоть хлеба, потянулся за репой.

Он читал, что лесные тролли — самые что ни на есть однолюбы. Находят себе самку и живут с ней практически всю жизнь. Таскают еду, приносят всякие находки, заботятся, даже, бывали случаи, когда ведьмаки находили весьма пригодное для жизни обустроенное жилье троллей. Правда наведывались они туда с отрубленной головой хозяина в руках. Но то все издержки профессии. К тому же самка всегда уходила из убежища после смерти самца. И это, по его мнению, было жутко примечательно.

— Была баба. Готовила. Обнимала. Кричала. Нет бабы. Убили.

Пугг взглянул на еду, высунул синеватый язык, облизнулся и воровато схватил кусок шпика. Принюхался, и только потом бросил его в рот, принявшись монотонно жевать. Видать зубы у него были не все, так как еду он зачем-то перекатывал за щеку.

— У возьмака баба есть?

— Есть, — с набитым ртом ответил Эскель.

— Не убили?

— Надеюсь, что нет. Ждет меня.

Снова зажав зубами остатки хлеба, а между раскинутых ног устроив открытую бутылку перцовки, он дотянулся до небольшой палки, что валялась у камня с едой, и принялся ворошить ею костер, чтобы тот не погас.

— Хороший баба. Моя тоже ждала. Красивая рожа?

— Красивая, — ведьмак снова приложился к бутылке с перцовкой, вытирая ладонью губы и подбородок, по которому чутка потекло.

Тролль повторил за ним.

— Твой рожа не красивая, — заговорил он. — Почему баба ждать?

— Не знаю. Я не спрашивал.

— Любить тебя?

Эскель после этих слов зашелся таким кашлем, что пришлось долго и упорно колотить кулаком в грудь, чтобы та клятая крошка наконец вылетела. Признаться он и не думал об этом. Да и какая может быть любовь? Они ведь еще столько друг о друге не знают. Хотя он и сам не понимает, как это — любить. Может быть, он уже любит, но просто об этом не догадывается?

— Не думаю, — наконец захрипел ведьмак и утер ребром ладони выступившие слезы.

— Ты — любить? — все не унимался Пугг.

— Да что ты все заладил? «Любить, любить». Не знаю я кто там кого должен любить.

— Я бабу любить. И она любить. Тогда я не пил. Из-за любить. А теперь пью. Ты пьешь — ты не любить.

— Логично, — усмехнулся Эскель и сделал еще один глоток перцовки.

Та обожгла саднящее от кашля горло, потекла в желудок и мгновенно согрела лучше любого огня. Он прижал предплечье ко рту, зажмурился, и только потом сдавленно выдохнул.

— Пугг хотеть быть возьмак! — выпив еще, воодушевленно воскликнул захмелевший тролль.

— Тролль не может стать ведьмаком, Пугг, — с некой грустью всматриваясь в пляшущие языки пламени отозвался Эскель.

— Хотеть! Будет водка. Будет мясо. Будет меч. Будет лошадь!

— А детей ты хочешь?

— Хотеть, — с нескрываемым недоумением ответил тот и уперся рукой в колено, наклонившись чуть ближе.

— У ведьмаков не бывает детей. Потому, лучше тебе оставаться троллем.

— А водка? Мясо?

— Водку и мясо можно достать, даже будучи троллем. Найди купца на тракте и купи у него, — предложил без задней мысли ведьмак и сделал еще один глоток перцовки.

— Нет монет.

— Я дам тебе монеты. Четыре штуки. На водку и мясо хватит.

— Добрый возьмак, — Пугг опрокинул в себя остатки спирта и отбросив в сторону пустую бутылку, откинулся назад, упираясь ручищами в камни.

— Оттого и страдаю, — хмыкнул Эскель и равнодушно взглянул на еду.

Есть теперь совсем не хотелось, а от алкоголя обострилась тоска, которая стала одолевать его с невероятной силой. Да еще и этот непутевый заладил «любить» да «любить». Он и сам не знал любил ли Деру. И если чувства к ней сравнивать с теми, что он испытывал к Трисс, тогда на любовь это мало походило. Перед чародейкой ему хотелось пресмыкаться, потакать ей, ублажать и неустанно ждать, когда она соизволит предложить ему себя в качестве благодарности за покорность. И тогда он был уверен, что прогибается так оттого, что влюблен. Но с Фредерикой было иначе. Прогибаться не хотелось. Но хотелось заботиться, прикасаться, делать для нее что-то хорошее. Ею хотелось владеть как физически, так и морально, но падать в ноги — нет. А она почему-то и не требовала от него этого. Даже скорее наоборот, делала все, чтобы он чувствовал себя главным, сильным и мужественным. Потому и не понимал он как назвать эту их тягу друг в другу. Любовью ли? Дружбой ли? Или есть еще какое-то особое определение?

Огонь медленно угасал, а ведьмак даже и не обращал на это внимание. Пугг уже отключился и принялся храпеть так, что камни завибрировали, Василек тихонько фырчал, но спал стоя, склонив голову к земле, а сам Эскель все смотрел на тлеющие бревна и пил. Ночь длинная и до утра еще далеко. Ливень все не утихал, судя по шуму что доносился из коридора, а значит время для стенаний у него предостаточно. По крайней мере до тех пор, пока не увидит в бутылке дна.

***

Дера вскочила, как ошпаренная, и ощупала пальцами чуть припухшее лицо. И не только от неудобной позы сна, учитывая, что спала она свернувшись калачом и обняв свои сумки, прямо на голой земле, а больше из-за того, что каждый обитающий здесь эльф считал своим долгом отвесить ей пару оплеух. Громыхнуло еще раз, и травница с силой вцепилась пальцами в кожаную поверхность сумок. Не то чтобы она шибко боялась грозы, просто нервы были натянуты словно цимбальная струна. Потому, каждый звук ввергал ее в неподдельный ужас вперемешку с жутким дискомфортом. Крепко зажмурившись, девушка принялась считать до десяти. В детстве она всегда так делала, когда чего-то боялась. Например, поджидающей под кроватью стрыги или бабы-яги за окном, что ходит и смотрит все ли дети спят в своих кроватях. Вот почему она постоянно просила нянюшку плотно задергивать шторы. Но это почти никогда не помогало. Страх все равно неприятно клекотал где-то внутри. Вот как сейчас. А когда счет перевалил за третий десяток, Фредерика поняла, что этот, проверенный годами, способ успокоения сейчас совершенно бесполезен. Неторопливо сев и проведя ладонью по пыльному лицу, девушка попыталась прикинуть хотя бы который час, и закончилась ли вообще ночь. В землянке всегда стояла темень, и исходя из того, что эльфка еще не зажгла свечей и вокруг стояла тишина — она могла еще спать. А если так, то скорее всего на дворе все еще ночь. Ну или начало рассвета.

Усевшись поудобнее, Дера уперлась спиной в одну из деревянных досок, что служили здесь стенами. Завтра должен вернуться Эскель и тогда они, наконец, покинут этих долбанных эльфов с их ненавистью ко всему человеческому. Нет, определенно на то были причины, как и на все в этом мире, но почему именно она должна испытывать на себе всю эльфскую злобу к роду людскому? Сдавленно выдохнув, она запрокинула голову назад и всмотрелась в темноту. Подумать только, каких-то десять лет назад ей казалось, что там обитают жуткие чудовища, готовые сожрать ее в любой момент, только потеряй бдительность. Но сейчас пришло осознание, что жуткие чудовища не всегда любят скрываться. Тем более в тени. Например, одно из них сейчас умиротворенно спит где-то с ней в одной комнате. И останавливает его от каких-то радикальных действий только незримая боязнь ведьмака.