Молчание было вызвано тем, что это уже все серьёзно и не шутки; тем, что – пора. Два месяца ожидания, слаживания, учений и бюрократического ада вылилось в гробовое молчание солдат, грузящих ящики в самолет.

– Рюкзаки!

Цепочка рук, передающих вещи, слаженно работала. На погрузку ушло минут двадцать, заодно и погрелись.

– Заебись. Все выходим. Строимся!

Строиться – это как «Отче наш», это начало и конец всех действий в армии. Не знаешь, чем занять личный состав – Строиться! – там придумаешь. Нужно что-то сказать – Строиться!

Мы выстроились. Разумеется, перекличка и проверка документов. Вышел командир экипажа, который должен был нам провести инструктаж. Не зря говорят: когда военные писали устав – пилоты были в небе. Вышел улыбчивый офицер, оглядел нас, усмехнулся.

Инструктаж выглядел примерно так:

– Ну че, парни, сейчас полетим. Лететь примерно пять часов, в самолете не пить, не курить, не трахаться. Туалета нет, есть ведро. Кто последний в него пойдет – тот его выносит. Вопросы есть? Вопросов нет.

Отсутствие туалета моментально спровоцировало наши мочеиспускательные системы изыскать резервы на крайний раз попи́сать на родных просторах, на что нам выделили пять минут.

Бегом по сугробам, пи́сать и курить – желательно не перепутать.

Посадка в самолет была совмещена с проверкой наличия личного состава. Называлась фамилия – мы заходили и располагались на максимально уютных деревянных лавках.

Быстро-быстро-быстро. Не думать. Не думать, куда и зачем мы летим, что нас там ждет, кто вернется, и зачем вообще я пихаю ящики с оружием в военный самолет. Все, что было до этого – уже ностальгия и тоска по Родине. Правда, думай, не думай, а на деревянных сидушках неудобно. Вариант один нашелся сразу – улечься сверху на наш багаж. Благо, что коробки сухпайков большие и сложены аккуратно.

Взлет.

Самолет трясет.

– На жвачку! – предложил мне товарищ.

– Зачем?

– Чтобы уши при наборе высоты не закладывало сильно!

Его я еле расслышал, потому что гул и вибрация убивала весь остальной звук.

– Спасибо!

Иллюминаторов в военном самолете нет. Не было возможности тоскливо бросить взгляд на родную землю, можно было только смотреть друг на друга.

Взлетели.

Сразу же было нарушено первое правило, озвученное пилотом: тот же товарищ достал флягу самогона, и мы сразу же выпили, сидя на полтонны закуски.

Сырые, уставшие и замерзшие, мы оценили опыт нашего товарища. Для него эта командировка не первая, поэтому жвачка и самогон отнюдь не просто так появились.

Когда включилось отопление, нас моментально стало морить в сон. Желания поностальгировать не было; радостно только, что пока был последний перекур перед загрузкой, я успел отослать смс родным.

Лежу, смотрю в потолок, боюсь вибрации. Мысли, мысли, мысли. Их поток был настолько широк, что я не мог уцепиться хотя бы за одну. Чтобы пообщаться с товарищами, нужно было и привлечь внимание и проорать в ухо то, что хочешь сказать. Часто собеседник просто кивал, не разбираясь, что ты от него хочешь, чего было вполне достаточно. Взаимодействие состоялось – и ладно.

Калейдоскоп мыслей и одновременно пустота внутри. Перед тем, как заснуть, одна все же задержалась на некоторое время, заставив меня кратко заострить внимание на одном факте:

Я восьмой раз в жизни взлетал в воздух, но никогда до этого не приземлялся. В основном, выходил на полпути с парашютом. Первое мое логическое завершение полета, приземление, произошло успешно, после восьмого взлета.

8\1 – успешно.

Глава 2

Воздух устава.

Приземление ознаменовалось крутым поворотом самолета, что заставило нас проснуться. Было светло. Когда самолет наклонялся, в единственный иллюминатор было видно синее море; когда самолет принял другое положение, удалось разглядеть ту часть суши, куда мы собираемся приземлиться – это настоящая зеленая гавань. Ожидая увидеть барханы песка, в тревоге размышляя об условиях жизни в песчаной стране, мы выдохнули, взглянув в крохотное окошечко. Я оглядел своих товарищей: те, кому не повезло залезть на коробки, как могли ютились на узких лавочках с сидушками, порой принимая невозможные геометрические позы; на дремлющих их лицах – усталость и никаких эмоций. По мере приземления все просыпались и пытались хоть как-то потянуться, чтобы спросить свое тело: «Ты еще моё?».

Шасси самолета коснулись посадочной полосы: теперь я ощутил ту вибрацию, которой не боялся, наоборот – ждал. Катился по посадочной полосе самолет довольно долго, настало время осмотреть фюзеляж изнутри: сплошное железо, спаянное грубыми клепками, везде надписи и «не трогать», «не крутить», некоторые элементы выкрашены красным. Однако такая простота, почему-то, прибавляла надежности. Это очень честный самолёт.

Открылась аппарель, прозвучала любимая команда:

– Так, ничего с собой не берем. Выходим, строимся!

Как только открылась аппарель, я пытался разглядеть все и сразу: виден был лишь бетон и военный грузовик, приехавший за нами. Мы вышли.

Я никогда не чувствовал себя так нелепо, как в тот момент, когда вышел из самолета: в зимней одежде – бушлат, шапка, берцы, уставший и потрепанный, я оказался под лучами восточного солнца. Меня обдал тёплый морской бриз. Я сразу обратил внимание на декоративные пальмы и кипарисы, на холмы и горы. Это было невероятное контрастное зрелище, после слякоти средней России.

То место, где находится база Хмеймим – бывший гражданский аэропорт на территории провинции Латакия, – визитная карточка Сирии, «зеленая жемчужина». Климат очень и очень похож на климат Сочи, даже холмы и горы похожи на сочинские, правда здесь «трава зеленее». Это то место, где собирают урожай два раза в год, где попытка своровать апельсины с дерева будет встречена местными удивлением и смехом – они растут везде, как яблоко-дичка. Температура +20 (зима, все же), морской воздух и удивительной красоты пейзаж, достойный всех картин мира.

Как же чужеродно смотрелись мы здесь, со своей военной и строгой одеждой, со своей усталостью, вонью и бряцаньем оружия.

Отрезвило присутствие военной техники, истребителей и где-то там за холмами и горами черный дым.

– Становись! Равняйсь! Смирно!

К нам вышел наш комбат.

– Очень быстро выгружаем все из самолета, проходим таможню и выдвигаемся в место дислокации.

Становилось жарковато.

– Оружие и средства связи – отдельно, личный шмурдяк – отдельно!

Чертовы ящики! Теплый климат все же не влияет на гравитацию – они не стали легче.

Цепочка, руки, ящики, рюкзаки. Ящики, ящики, ящики. Рюкзаки, рюкзаки, рюкзаки.

Становилось очень жарко. Мы снимали шапки, хоть это не положено, расстегивали бушлаты, что также запрещено, но иначе было невыносимо.

Разгрузив борт, как было велено, мы встали у своих рюкзаков. Сейчас мы пойдем на таможню, которая находилась в здании бывшего главного терминала. Аэропорт был и правда большой, автономный, со многими полосами и большим терминалом. Красиво высаженные кипарисы и пальмы, аккуратные и зеленые газоны, блеск и стекло самого здания, ступени и крыло под мрамор.

Не дожидаясь разрешения, те, кто быстро нашел свой рюкзак и одежду в нем, начали переодеваться.

– Товарищ полковник, переодеться разрешите? – все же кто-то спросил. Комбат лишь махнул рукой, в знак согласия. Зашуршали молнии.

– Батальон! Берем рюкзаки, идем в терминал!

Здание терминала изнутри было еще более пафосное, чем снаружи: везде камень, мрамор, все аккуратно и красиво.

Лишь увидев надпись «WC» на двери, мы дружно вспомнили, что хотим в туалет. Выстроилось две очереди – одна на прохождение таможни, вторая – в туалет.

– Надеюсь из вас, мудаков, никто патроны и смартфоны с собой взять в рюкзак не догадался? – строго спросил командир, оглядев строго нас всех.

Если смартфон просто отберут и впаяют строгач, то за патроны – обратно первым же бортом и под трибунал. Руководили этим процессом специально обученные люди – военная полиция. Если коротко – это подразделение комендатуры, которое следит за военными, не нарушают ли они порядок и устав; если еще короче – их не любят.