— Это моя тайная страсть, — пожимает он плечами. — Я люблю фотографировать. Всегда любил. Жизнь так интересна, если смотреть на неё из-за объектива. Люди кажутся более реальными. Я фотографирую практически всё. Видишь вон те шкафы? — Он движется к противоположной стене, покрытой полками и шкафами. — Они заполнены стопками фотографий, которые я сделал за эти годы.

Он направляет камеру на меня, и я слышу щелчок. Я быстро шагаю через комнату и выхватываю фотокамеру из его рук. Я хочу бросить её, но не делаю этого.

— Что ты делаешь? — шиплю я, игнорируя пульсирующую боль в висках. — Я пытаюсь убедить себя, что ты, на самом деле, в своём уме. А ты просто стоишь и фотографируешь меня. Что, должна признаться, совсем не помогает. Думаю, у тебя уже достаточно моих снимков. Кто другая женщина на фотографиях?

— Это моя мама, — мягко отвечает он. — Она тоже любила фотографировать, или мне так сказали. Я нашёл те старые фотографии в коробке, которую собрал мой отец. Я считаю, что они не должны быть спрятаны, поэтому я держу их в своей студии. Мой отец ненавидит это хобби. Он думает, что это пустая трата времени. Но это также напоминает ему о моей маме. Так что мне никогда не придётся беспокоиться о том, что он придёт сюда, в моё пространство.

Мне сразу становится жаль, что я набросилась на него.

Честно говоря, иногда он кажется ранимым маленьким мальчиком. Ранимым маленьким мальчиком без матери. Моё сердце разбивается на мелкие кусочки, и я смотрю на него.

— Твоя мама была очень красивой. Слушай, извини, что я разозлилась. Но я не в восторге от того, что в этой комнате моих фотографий достаточно, чтобы обклеить ими стены вместо обоев, и я рассержена. То, что случилось прошлой ночью, было очень неловко.

Данте кивает, забирает камеру из моих рук и кладёт её обратно на стол.

— Знаю. Мне действительно жаль, — он движется к креслу для двоих у дальней стены. — Не хочешь присесть? Мы можем поговорить сейчас?

Парень, который действительно хочет поговорить? Данте определенно отличается от большинства парней.

Я бесстрастно иду через комнату и сажусь.

Данте придвигает рабочий стул и ставит его рядом со мной. Значит, он не хочет делить со мной кресло для влюблённых (Прим. пер.: loveseat — «кресло для влюблённых» — кресло, рассчитанное на двоих). Интересно.

Я сую белую коробку ему в руки.

— Браслет очень красивый, — говорю я. — Но я не могу его принять. Я расстроена, что ты не был честен со мной насчет Элены. Я не могу принимать от тебя подарки.

Он не может сдержать улыбки.

— Это не имеет значения, — говорит он. — Я хочу, чтобы ты приняла его в качестве извинения. Я чувствую себя ужасно из-за вчерашнего. Я увидел браслет и сразу подумал о тебе. Пожалуйста, оставь его себе. Он не должен быть ни на чьей руке, кроме твоей.

Боже, Данте умеет подбирать нужные слова.

— Я хочу злиться на тебя прямо сейчас, — произношу я. — Ты играешь с моими чувствами. И это совсем не круто.

Он выглядит удивлённым.

— Я определённо не играю с твоими чувствами, — говорит он. — Не специально. Послушай, Риз. Моя жизнь…

— Сложна, — перебила его я. — Да, я знаю. Ты это уже говорил.

Я начинаю вставать, но он тянется и кладёт ладонь на мою руку.

— Нет. Это не то, что я хотел сказать. Моя жизнь была распланирована с момента рождения. Моя семья владеет Гилиберти Оливками. Это то, чем мы занимаемся. Мой отец хочет, чтобы я получил степень магистра и управлял бизнесом, а потом, возможно, пошёл в политику, как он. Но не я. Я не хочу иметь ничего общего с политикой. И я люблю оливковые рощи. Дело не в этом. Просто я хочу, чтобы у меня был выбор, хоть раз в жизни. Просто выбор делать то, что я хочу. И быть тем, кем я хочу быть. И быть влюблённым в того, в кого я хочу.

Многозначительная пауза.

— Влюблённым в меня? — спрашиваю я, у меня перехватывает дыхание.

— Влюблённым в тебя, — подтверждает он. — Я не могу перестать думать о тебе. Каждую минуту, каждый день. Я вижу тебя даже во снах. Все мои сны о тебе… Мы в океане, мы на пляже, мы ночью под звёздами, мы танцуем на ужине. Знаю, это звучит нелепо, банально и глупо. Но ты захватила все мои мысли. И я не знаю, что с этим делать, потому что тебя нет в моём плане.

Я недоверчиво смотрю на него.

— И что мне теперь с этим делать? Эта речь должна была заставить меня почувствовать себя лучше? Я тебе нравлюсь, но ты не можешь быть со мной?

Я чувствую себя опустошенной. Словно я где-то потеряла своё сердце. Но это не может быть так, потому что оно стучит в моей груди прямо сейчас... даже сильнее, чем боль в моей голове.

— Нет. Ты не понимаешь. Я просто пытаюсь разобраться, что мне делать. Как справиться со всем этим. Американцы отличаются от нас. Здесь, в Кабрере, мы… ну, мы не пользуемся нашей свободой выбора так часто, как вы. Мой отец хочет для меня определённой жизни. Я не знаю, как пойти против этого. Это опустошит его, и он уже достаточно опустошён. Думаю, наша культура довольно консервативна.

О, Святые Небеса. Я даже не могу почувствовать к нему отвращение, потому что в его словах столько заботы, даже когда он расстроен. Он не хочет навредить своему отцу. Но это значит, что он причинит боль мне.

— Должна ли я упростить тебе задачу? — спрашиваю я, пытаясь усмирить моё сердце. — Я просто уйду. Как только аэропорты будут открыты, я вернусь домой. Ты вернёшься к своей жизни с Эленой и другим вещам, вписывающимся в твой план.

— Нет! — резко кричит Данте, будто ему больно.

И он хватает меня за руку. Я смотрю на него, затем смотрю на его ладонь. Он смущённо убирает её.

— Прости, — говорит он. — Пожалуйста, не уезжай домой. Я чувствую, что у меня есть этот шанс... этот шанс сделать то, что я действительно хотел бы сделать с кем-то, кто мне действительно нравится. Я не знаю, как это сделать, но мне бы очень хотелось, чтобы ты показала мне.

Я снова пристально смотрю на него.

— И как я должна тебе это показать? Ты должен научиться думать своим умом. Это то, с чем я не могу тебе помочь.

— Ты — американка, — объясняет он. — У тебя уже отлично получается делать то, что тебе заблагорассудится. Я могу многому научиться, просто находясь рядом с тобой.

Он улыбается, и я пытаюсь понять, не шутит ли он.

— Ты хочешь сказать, что американцы — отличные эгоисты? — спрашиваю я, приподняв одну бровь. Он действительно думает, что, оскорбляя меня, он чего-то добьётся?

Данте закатывает глаза.

— Я пытаюсь быть милым и обнажаю перед тобой свою душу. Серьезно, Риз. Я чувствую, что получил настоящий шанс найти свой собственный путь в жизни. Я никогда раньше не чувствовал желания отступить от плана моего отца. Пока не встретил тебя. И теперь всё кажется другим. Всё изменилось.

Он сидит в тишине, его руки лежат на коленях, а глаза опущены. Даже его плечи поникли.

Я сочувствую ему. Ничего не могу с этим поделать.

— Всё, что тебе нужно, — это поговорить с отцом, — говорю я. — Просто скажи ему, что ты не хочешь идти в политику и даже не в восторге от участия семейном бизнесе.

— Это не совсем участие в семейном деле, — отвечает он. — Дело в том, что он хочет, чтобы я поехал в колледж в Англии, чтобы научиться вести бизнес. И, поверь мне, это не так-то просто — поговорить с ним. Здесь тебе не Америка. Дети не получают полную свободу, став подростками. Наши жизни распланированы с самого начала. И мы придерживаемся этих планов. Обычно.

Данте выглядит несчастным. Не знаю, какое это имеет отношение к нашей беседе, но я говорю следующее:

— Ты почти взрослый, — указываю я. — Ты почти достиг совершеннолетия, чтобы идти на войну и биться за свою страну. Разве это не должно сделать тебя достаточно взрослым, чтобы планировать свою жизнь? Знаю, что не знакома с законами Кабреры, но ты волен принимать свои собственные решения, не так ли?

— Теоретически, — признаёт Данте. — Но на практике всё гораздо сложнее.